Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [17]

3 Кто здесь главный?

Вы ведь знаете, что никто из нас не может избежать двух вещей? У романистов их даже четыре. Смерть и налоги – это как у всех. А плюс к ним первые страницы и рассказчики. С ними жить невозможно, но и без них никуда. И чаще всего они ходят парой.

Пожалуй, труднее всего для романиста решить, кто будет рассказывать историю. Главный герой? Второстепенный? Как он относится к другим ее участникам и событиям? Говорит ли он «изнутри» событий, в момент, когда они происходят, или долгое время спустя? Или же голос звучит со стороны? Принадлежит ли он одному герою или является всезнающим? Выкладывает все или не спешит откровенничать? Каков он сам: восхищенный, смущенный, активный участник или ему уже все осточертело? Иногда говорят, перемена точки зрения – это перемена веры, что время без твердой веры во всемогущего Господа не может пользоваться услугами всезнающего повествователя. Так это или иначе, но факт есть факт: роман начинает идти своим путем, как только вы определяетесь с точкой зрения. Более того, отношение читателей к героям и сюжету книги целиком зависит от этого важнейшего решения. В «Гэтсби» нельзя представить себе другого повествователя, кроме Ника Каррауэя, в «Моби Дике» – другой голос, кроме Измаила, а в «Братстве кольца» – никого, кроме Фродо. От этого голоса, созданного автором, мы услышим от тридцати до двухсот тысяч слов; некоторые даже лягут с ним в постель. Неудивительно, что выбор повествователя и точки зрения всегда был и остается нелегким.

А терзаться приходится всего-то из-за нескольких вариантов. Вот вам почти полный их список.

Третье лицо всезнающее. Такое «богоподобие» пользовалось бешеной популярностью в девятнадцатом веке. Этот повествователь может одновременно присутствовать сразу в нескольких местах своего творения, поэтому он всегда знает, кто что думает и делает. В викторианских версиях личное отношение нередко довлело надо всем, существуя при этом за границами истории; если «я» все-таки использовалось, то исключительно в ситуации прямого разговора с читателем.

Третье лицо ограниченное. Как и «всезнайка», этот повествователь стоит в стороне от действия и обычно не имеет других примет, кроме голоса. Но это третье лицо соответствует одному лишь герою, идет туда, куда идет герой, видит то, что видит герой, и записывает то, что думает герой. Возникает простой, односторонний взгляд на сюжет, и это вовсе не помеха, как может показаться на первый взгляд.

Третье лицо объективное. Оно видит все снаружи и поэтому может лишь намекнуть на то, чем живут герои. Именно в таком состоянии мы пребываем по отношению к своим знакомым, и поэтому ничего особо завлекательного в таком рассказе нет. Благодарю покорно, мне не нужна книга без «ключа» к другим людям.

Поток сознания. Строго говоря, это даже не повествователь, а добытчик, который влезает в головы героев, извлекая оттуда их собственный рассказ об их существовании. Подробнее поговорим совсем скоро, в отдельной главе.

Второе лицо. Редкая птица, спору нет. Романы, где повествование ведется от второго лица, можно пересчитать на пальцах одной руки, обойдясь даже без большого пальца, притом что даже и оставшихся многовато будет.

Первое лицо центральное. Главный герой все время оправдывает свои поступки. Вспомните Гека Финна или Дэвида Копперфильда. Пожалуй, оно популярнее в романах воспитания, чем в других поджанрах, за исключением разве что крутых детективов.

Первое лицо второстепенное. Только не говорите, что вам нужно объяснить, что это за фрукт. Закадычный друг, человек на подхвате, какая-нибудь мелкая сошка, парень, оказавшийся рядом с главным героем в тот момент, когда в того попала пуля, – ну, вы меня поняли. Всяких приемчиков, трюков и штучек здесь просто бескрайнее поле, вот почему у романистов этот прием неизменно популярен.

Вот, собственно, и все. Не густо, правда? Конечно, возможны всяческие комбинации, когда романисты начиняют свои произведения отчетами, показаниями, письмами, заявлениями участников событий, поздравительными открытками от тети Мод, но все равно они подпадают под одну из этих категорий.

Однако, может быть, именно из-за этого ограниченного числа вариантов важно не промахнуться с выбором: как в такой тесноте сделать мой роман заметным? Будет ли мой Bildungsroman (зубодробительный немецкий термин для тех романов, где описывается становление человека от детства до зрелости) походить на любой другой Bildungsroman, если речь в нем будет идти от первого лица центрального? А вдруг мою книгу никто не заметит, если я начну рассказывать как-то иначе? В конце концов, любой когда-либо написанный роман помогает дать определение пространству романа, а иногда определение подразумевает ограничение. Нелегко писать о скользком типе, который плохо кончил, погнавшись за несбыточной мечтой, без первого лица второстепенного и сделать так, чтобы он ничем не напоминал «Великого Гэтсби».

И все-таки мне не кажется, что это главное. Конечно, романисты имеют представление, как встроить свое новое творение в эту вселенную, но переживания из-за повествовательной точки зрения волнуют их больше. Она определит все: от того, насколько хорошо мы знаем главного героя, до того, насколько можем доверять тому, что нам говорят об отпущенном книге сроке жизни.