Как будто Джек - [2]

О! Ну-ка…

…

Угу. Надоело черному рядом бежать. Помчался поперек, там семья, сейчас просить будет. Некоторые так просят, хоть в театр приглашай, на главные роли. Надо было с собой хоть сушки прихватить. Торопилась, не стала. Ну и воскресенье, по воскресеньям бродячий кошаче-собачий народ всегда получше кормят. А мое время — будние дни, когда все заняты, на шашлыки не выезжают, попробуй объясни шашлычным котикам, что сегодня, и завтра, и послезавтра — не их дни, придется голодать до выходных. Так что завтра возьму в рюкзак пакет, а сегодня, ну кто знал, что псина увяжется. Хорошо, что ушел.

О! Снова бежит. И как деликатно, впереди и сбоку. Но кажется, решил таки со мной. Черт, неудобно. И магазинов вокруг нет, зайти за булкой какой. Не факт, что в воскресенье псище мою булку примет, без ничего, одно тесто. Бывает и морды воротят. Что, в принципе, хорошо, что означает — кормят их достаточно регулярно. Что ж он за мной увязался.

…

Черный пес деловито обнюхал кусты на краешке газона, побежал вперед, но оглянулся, словно проверяя. Замедлил шаги и встал.

Она тоже оглянулась на пустое, закатанное в асфальт пространство, ограниченное кустами бирючины и толстыми ивами. Поведя плечами под рюкзаком, вроде и пустой, а спина устала, вытащила наушники, кидая их вдоль дутой курточки.

— Извини. Ничего у меня нету. Ну, совсем ничего, одна конфета и та с горошину.

Говорила вполголоса, чтоб не услышали идущие следом. Теперь она их слышала, смех и громкий разговор, беготню детей, гулко отдающуюся под аркой стадионных ворот. А еще — рокот машин на светофоре, шум ветра, пахнущего выхлопом, сыростью и морской водой. Из-за примеси городских запахов морской казался сиротливым. Заблудился.

— До магазина дойдем, я тебе посмотрю чего. Но это далеко. Почти около дома.

Она замолчала. Пес уже бежал впереди, трусил, не торопясь, методично обнюхивая травяные кочки и неровные бордюрные камни. Мелькали под жидким светом фонарей черные с пестриной ляжки, смешные. Ну такой деловитый. Если бы не в квартире, а как мечталось всю жизнь — домик, у самого моря, там, конечно, была б конура и в ней пес. В детстве так и было. Рядом с папиным гаражом. Самодельная будка. В ней собачка Тузька. Имя смешное, потому что сначала — щенок Тузик, потом подрос и по выражению папы «как натузил тузенят». На самом деле тузененок был один, звали его Пиф, потому что книжка дома истрепалась, французская, про веселого пса Пифа. И стали в будке жить-поживать маленькая коричневая Тузя и огромный ее лопоухий сын Пиф, раза в три больше мамки, веселый, как дурак, очень любил гусей соседских гонять по детской площадке, вот наводил шороху. Потом Пиф вырос, так дураком и остался. Его пристрелил какой-то дядька, за то, что воровал куриные яйца. Кажется так. Ей, маленькой, про его смерть особо не говорили. А Тузя, когда грянул переезд в городскую квартиру, была отправлена в столовку на паромной переправе, там поселили ее в будке при столовском дворе, и стала она толстой и старенькой. Своих не забывала, когда приходили навещать, становилась на задние тонкие лапы и, тяжело дыша, водила передними, — служила. Хоть реви.

…

— Я и ревела…

Интересно, если вселенная бесконечна, и как пишут, количество реальностей в ней бесконечно тоже, значит, среди сонма их есть и такая, где домик на берегу, и рядом с забором конура, а в ней псище. С ним по вечерам и утром медленно гулять вдоль воды, разглядывая закаты, подбирая и кидая камушки. Кошки, разумеется тоже. Но они у очага, они ждут.

Наверное, в какой-то реальности мой пес — именно этот. А что, вполне себе пес. Морда острая, уши висят, поджарый, но не кривой, не косой, лапы длинные. Надо придумать, как его там зовут.

…

Он все бежал впереди, и уже стало ясно, именно с ней бежит, будто они вместе, и давно.

И она улыбнулась, неторопливо идя следом. По серому тротуару, рядом с черным воздухом вечера, испятнанным желтыми фонарями, и казалось, черный воздух отделен от светлого, который над тротуаром, в котором — она.

А что, подумала снова, вслед мелькающим пестрым ляжкам и опущенному хвосту, вполне себе пес…

…

А что. Она ничего так. Хоть и без жратвы. Слышно, улыбается. Когда они улыбаются, запах другой, и этот стал сильнее усталости. Еще в нем что-то, я знаю что, только названия нет, оно им принадлежит, человекам. Ну, это если бы я…

Вот! Мы вместе идем, будто я — ее джек. Как будто я джек. А она будто моя совсем. Немного конечно, кошкина, по запаху ясно — они всегда у нее будут. И есть. И были. Но они дома, на окнах. Были. И будут. А ежели куда со двора, тогда сразу «джек, джек!». И мы идем такие, вместе. Совсем вместе. Будто бы она моя, а я будто бы джек. И это совсем хорошо. Тогда, конечно, жратва каждый день, пусть даже не самая такая — мясо теплое, завернутое, которое от вонючих веселых, но зато она же поделится. У нас будет один запах. Ее жратва и моя — запах один. И даже что мужчина у нее есть, та и ладно, как раз с ним проще обнюхаться, это не кошки ж. Если ей нравится. Она вон мужиком пахнет, просто пока идем, оно мне не надо, все равно она потом в дом, а я — в мое место. Но я же про этот запах, который без названия, а только через рассказ, то есть, если я как будто джек — это ведь на дольше, чем сейчас мы вместе и скоро отдельно. В это «на дольше» поместится и мужчина, не драться же мне с ним. Так и получится: я будто бы Джек, она будто моя, и у нее кошки, дом, жратва и ее мужик. Для запаху.