Кафедра доверия - [10]

Все терьеры умны. Это интеллигентные собаки. Крупный ли это эрдель или маленький коротконогий скоч-терьер — всё одно, они все сообразительны. Они думают, умеют делать выводы из того, чему их учит опыт. У ирландских терьеров особенно заметна тяга к человеческому обществу. Ирландцы, если они могут общаться с людьми, почти не замечают других собак. Тоскливо было терьерчику, когда он целыми днями в одиночку скитался по улицам.

Когда настала весна, я с моим спаниелем Робином, которого терьерчик до этого не видел, потому что Робин временно гостил у моего брата-художника, стал ежедневно ходить на прогулку в маленький парк около краеведческого музея, а потом и в поле за автобусной станцией. Когда терьерчик впервые увидел Робина, я сразу понял, что они понравились друг другу. Робин энергично завилял обрубком хвоста, терьерчик — своим серпом, и через несколько минут они уже толкали друг друга в бок и взмахивали передними лапами, вызывая один другого на игру. Я спустил Робина с поводка, и они понеслись. Играли до упаду. Но я собирался дойти до парка и взял Робина на поводок.

— А ты иди домой, слышишь? — сказал я терьерчику. Мы двинулись, а терьерчик стоял и смотрел нам вслед. Потом он нерешительно шагнул вперед и просительно приспустил свои небольшие темно-рыжие уши. «Можно, и я с вами, а?» — вот что это значило. На миг мне почудилось, что там, за нами, стоит грек. Он поставил свой фонарь на землю, потому что фонарь больше не нужен. «Мне хочется еще поиграть с Робином, ведь ему так хорошо с тобой, вот бы и мне так!» — продолжал рыжий с сероватым на спинке терьерчик.

— А ты будешь слушаться? — спросил я. Терьерчик утвердительно завилял серпом.

— Ну что ж, пошли! Если спросят потом, где ты пропадал, я объясню, — решил я.

Мы хорошо погуляли. Робин и терьерчик бегали рядом, как пара гнедых. А когда я садился на скамейку, они по очереди подходили узнать, не скучно ли мне. Чаще подходил терьерчик. Он клал жесткошерстную морду мне на колено и смотрел снизу вверх в лицо. Темно-коричневые маленькие глаза говорили. Переводить и с древнегреческого нелегко, а с ирландско-терьерского… когда как.

После прогулок терьерчик провожал нас до дома, стоял немного на углу и уходил. Робин не всегда как следует объедал выдаваемые ему вареные кости, и я стал давать терьерчику в награду за хорошее поведение (он после первого же внушения понял, что нельзя гоняться за велосипедами) хорошую кость. Терьерчик брал кость очень осторожно. В первый раз он даже не поверил, что это ему. Но потом понял, что дают от всей души, и, забрав подарок и опустив хвост, унес к себе на двор. Собаки, которые уверились в благополучии своего существования, не ревнуют, если около хозяина появляются и другие, претендующие на внимание их собратья. Робин принял терьерчика в наше общество, и тот платил ему за это большой дружбой.

Весна превратилась в лето. Лето перешло в осень. Опять была зима. Хозяева терьерчика не изменили своих правил, но теперь терьерчик, если ему было плохо, знал, куда ему пойти.

Когда чужой пес однажды по моему недосмотру напал на Робина, терьерчик раньше меня пришел ему на помощь и показал, как ирландцы «бьют сверху». Как маленький лев, он схватил пса за загривок. Он дрался всерьез во имя дружбы.

Все это так и продолжается. Не хватило у меня таланта объяснить хозяевам терьерчика, что у них живет очень милая и умная собака. Но помочь терьерчику не сделаться безнадежным скептиком — это я, видимо, сумел. С помощью Робина, конечно.

Петечка

Весьма разнокалиберные азиаты расхаживали по обширной дворовой площадке у этого Пташникова. Фамилия очень соответствовала его занятиям и симпатиям: дома в двух комнатах все стены были завешаны маленькими певчими клетками, из которых то разом, то по очереди раздавались трели «гарцких» напевов различных тембров и диапазонов. Пели кенары-мастера, и отвечали уроки молодые. В большом садке сновали щеглы, чижи, чечетки, ковыряли шишки крестоклювые клесты, похожие на игрушечных попугаев.

А по двору ходили чистокровные азиаты — высоконогие черные куры лангшаны, маршировали, держась навытяжку, как пингвины Магелланова пролива, сухопутные утки индийские бегуны. В толпе кур-великанов, у них в ногах, быстренько двигались карликовые курочки бентамки.

Генрих Птицелов (так про себя я называл Пташникова) питал особое пристрастие к этим малышам, но держал их еще и для контраста с индокитайскими лангшанами. Во главе карликов все время хорохорился Петечка, боевой малыш, красно-оранжевый, зеленовато-черный, с ярко-красным гребнем и с постоянной военной выправкой. Генрих Птицелов говорил, что Петечка, впервые появившись во дворе, сразу же, ничтоже сумняшеся, напал на огромного петуха лангшана и так ошарашил его, что тот вскоре обратился в бегство. Еще бы! Малыш наскакивал, взлетал, был справа и слева, сверху и снизу — всюду в один и тот же момент. Бегуны пробовали ловить его за хвост и дружески потягивать, оседая на пятки, как это они делали с молодыми лангшанами, но Петечка им объяснил, что к чему, и они, правда в полном порядке, но отступили.

Я пришел к Пташникову за репным семенем для моих птиц. Он отсыпал мне сколько надо, и мы разговаривали, стоя у открытого окна. Спокойным был сероватый летний день. Утки фильтровали сквозь зубчики клювов воду в длинном корыте. Здоровенные, но с маленькими головенками и детским еще выражением на короткоклювых «лицах», майские цыплята лангшаны то бегали друг за другом, то шагали, как на параде. Большой черный петух стоял в стороне и щурил оранжевый глаз. В песочной ванне, огороженной досками, барахтались, вздымая пыль и пропесочивая густое оперение, куры.