Кафе «Ностальгия» - [44]

Как я и предполагала, церковь оказалась закрытой, так же как и часовенка, стоящая немного в стороне, там набожные люди преклоняют колени пред алтарем Девы Реглы. Сидя на бордюре тротуара на противоположной стороне улицы, я рассеянно разглядывала то стены домов, то пустынную перспективу центральной улицы, освещенную скупым светом фонарей. Крупные капли упали на асфальт, неожиданно пошел дождь, но я не сдвинулась с места. Стремительно приближалась гроза, вдалеке сверкали молнии, доносились раскаты грома. Новый раскат, и город погрузился в кромешную темноту. Я смутно различила группу людей, появившуюся из-за дома лысого старика и направлявшуюся в мою сторону. С каждым кварталом народу прибавлялось. Когда они поравнялись со мной, это уже была толпа в несколько сот человек. Они несли на носилках труп юноши, облаченный в грязную, окровавленную, вымокшую под дождем одежду. По кровавым пятнам было понятно, что он получил несколько пулевых ранений, голова также была пробита. Навстречу толпе ехал пустой автобус. Водитель затормозил, вылез из кабины и, присоединившись к толпе, спросил, что случилось. Сеньора, которая, по всей видимости, была матерью убитого юноши, рассказала, всхлипывая, что пограничники поймали ее сына, пытавшегося бежать на плоту.

– Они застрелили его! Моего бедного сыночка!

Я поняла, что история эта не закончится ничем хорошим, ведь в двух кварталах отсюда находился полицейский участок, но тем не менее примкнула к шествию. У кого-то на руках были маленькие дети, глаза родителей светились нездоровым блеском. На подступах к полицейскому участку толпа затянула религиозную песню, обращенную к Йемайе, голоса людей становились все тверже. Немедленно из участка выбежали полицейские, чтобы разогнать то, что называлось контрреволюционным выступлением. Родственники запротестовали: им стоило многих трудов отвоевать труп у пограничников, и теперь они несли его домой, чтобы на следующий день спокойно и достойно предать земле. Полиция ответила, что у них нет никакого права ходить по городу с трупом да еще выставлять его напоказ, что вообще ни в какие ворота не лезло. Полицейские собирались конфисковать тело, временно, потом они отвезут его в похоронное бюро соответствующего квартала. Отец отказался подчиниться, сказав, что никто не коснется тела его сына и менее всего это будет позволено тем, кто убил его, и он не допустит, чтобы грязные руки еще раз запятнали мальчика. Его поддержали и другие мужчины. Мать решительно встала между импровизированным гробом и полицейскими. Те вытащили пистолеты и пальнули в воздух, что привело к сумятице, многие побежали: кто-то, чтобы укрыться в подъездах домов, кто-то, чтобы спрятаться за фонарными столбами. Но большинство ринулось в разные стороны, люди поскальзывались, падали в грязь, снова поднимались и снова бежали. Но те, кто нес труп, бесстрашно остались на месте. Я была среди них. Дождь усиливался, все уже промокли до нитки. К месту событий подъезжали полицейские машины, вызванные на помощь из других участков. Суровое лицо отца говорило о том, что он не уступит. Мать все же упросила полицейских разрешить им отнести сына домой, она поклялась, что никаких беспорядков больше не будет. Глаза отца заморгали, и по щекам, смешиваясь с каплями дождя, покатились слезы. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и, склонив голову, презрительно повернулся спиной к полицейским, ожидая окончательного решения. Начальник спросил про водителя автобуса. Тот стоял возле меня; не произнеся ни слова, он сделал шаг вперед и поднял руку.

– Отвези их! И знайте: поедете под охраной. Она будет рядом, пока не зароют труп. И поосторожней там на поворотах, иначе все кончат как он! – заорал начальник, указывая на юношу, тело которого начинало уже синеть и распухать, слишком много оно впитало в себя воды. Труп загрузили в автобус, и тот стрелой помчался по улице, – звучит это как строчка из плохого стихотворения. Конвой мгновенно устремился за ним.

Я не села в автобус, потому что это было уже слишком, я и так испугалась, что ввязалась в эту историю, да и пора было возвращаться домой. Один из полицейских подошел ко мне выяснить, кто я такая. Да так, никто, ответила я нервно от страха я всегда несу невесть что.

– Как это никто? Нечего тут дурачиться. А ну-ка дуй отсюда, если не хочешь устроить себе отдых за решеткой.

Я бросилась бежать в сторону пристани. Дождь не унимался и даже обрушился с новой силой. В конце одной из улиц я заметила женщину в синей накидке, над ее головой сиял ободок света. Секунда – и образ растворился, провалившись в бездну, откуда потом донеслась до меня песня, к ней присоединилась молитва, и обе они слились в звуке женского пропитого и прокуренного голоса. Я видела призрак и слышала проклятия, должно быть, таким образом отозвалось во мне все случившееся. Мне не удалось разобрать слов, но я слышала голос, который, несомненно, принадлежал явившейся мне святой. Она могла быть из племени лукуми, то есть йоруба, об этом мне рассказывали дома, а потом я и сама прочитала это в запрещенной литературе из бродячей библиотеки, где были привезенные из-за границы книги, ходившие по рукам и таким способом передавшиеся из одной провинции в другую по всему острову. Тусклые фонари отбрасывали золотистый свет на дома, похожие на развалины, с деревянными порталами, освещали каменные лестницы, ведущие к главному входу в здания. Я задыхалась и потому замедлила бег. К счастью, мне удалось запрыгнуть на последний утренний катер. Предрассветный бриз освежил меня, нисколько не уняв моего возбуждения. Вместе со мной в лодке ехало еще несколько человек, с рабской покорностью принимавших новый трудовой день. Дома мне устроили колоссальную взбучку, отец отлупил меня, клянясь, что отвадит от этой оравы преступников и развратников, имея в виду моих друзей. Он чуть не убил меня, я забилась под кровать, откуда меня потом мать выпихивала шваброй. После этого случая мы и переехали в Санта-Крус-дель-Норте.