Кафе «Ностальгия» - [100]

– спускаюсь к паху, вгрызаюсь в предстательную железу и яички. Обволакивая член губами, вбираю его ртом, кончик головки упирается мне в горло, я сглатываю, как если бы поперхнулась куском кровяной колбасы. А потом сжимаю челюсти, зубы вонзаются в член у самого основания, и я напрочь вырываю его. И на его месте остается пустота, такая же, как в лесу, после того как в нем срубают развесистое дерево. Я заглядываю внутрь: грунтовый пласт, под ним черный океан, а далее, за клеточной ложбинкой, виднеется сверкающая белым впадина, похожая на гной, что выступает на содранной коленке у ребенка. Он вонзает ноготь в эпидермис, где-то в области печени, проникает пальцами еще глубже, скребет внутри острыми ногтями и извлекает месиво из желчного пузыря, яичников, матки и кишок. Он глотает это с такой жадностью, как будто не ел тысячу лет. Тем временем я обгладываю его ребра, но мое внимание привлекают легкие, и я уплетаю их в один миг. Сердце его аппетитно и аритмично скачет в грудной клетке, вязкая масса застывает у меня на зубах. А тем временем он проделывает во мне дырочку, вставляет туда пластиковую трубочку и сосет, словно потягивая дым из кальяна, и еще оставшаяся на моей плоти кожица безжизненно съеживается. Где твой рот? – спрашивает он, издавая окровавленный стон, едва закончив поглощать мое сердце. Мы все больше перепутываемся, переплетаемся сухожилиями, ключицами, растекаясь один внутри другого, черепа крошатся и перемешиваются с частичками барабанных перепонок, хрящей, волос, кист, вирусов, паразитов; глаза наши похожи на яйца экзотических птиц; и все это месиво сдабривается, словно соусом с изысканным запахом, нашими испражнениями. Его откушенный язык обретает собственную свободу, он проникает внутрь моего рта, а мой язык, тоже уже искромсанный, извивается, играя с непережеванными кусками поджелудочной железы. Ряд зубов Самуэля застывает поверх остатков моих губ. Я слышу хруст, как будто рвется тончайший шелк. И это происходит в тот самый момент, когда я, боясь того, что как бы не стало слишком поздно, боясь, что еще немного и мы окончательно растворимся, хочу сказать ему: «Я люб…» Звонит телефон. И наши тела начинают в спешке, не заботясь о здравом смысле, воссоздавать себя заново. Только вместо своего сердца, я хватаю его, а он хватает мое. У нас нет времени среди этого кровавого хаоса разыскивать свои органы, каждый хватает то, что первым попадается под руку. Мы уже не различаем больше, он ли есть я, или я это он. Бессонная ночь погружает нас в гиперреальное состояние, которому мы не в силах противиться.

Дзинннь. Bounjour, votre message ou votre fax. Merci.[267] Привет, Map, это Андро. Ответь, если ты дома. У меня для тебя потрясающий сюрприз. Ты ответишь или нет?… Ты там точно развлекаешься с Самуэлем. Ку-ку!.. Перестаньте трахаться, возьмите трубку… Ладно, вижу, что никого нет… Когда сможете, позвоните… А теперь мой сюрприз… У меня потрясающая новость. Угадайте, кто живет у меня сейчас? И все совершенно случайно. Оказывается, Ана перебралась в Майами. Не сговариваясь с ней, сюда прилетела и Сильвия, она прекращает торговые отношения со здешней звукозаписывающей компанией, а заодно и с компанией в Эквадоре. Она останется здесь только на неделю. Лусио взял отпуск и приехал, чтобы провести его со мной. А знаете, кто еще притащился? Да как вы узнаете, если я вам этого не говорил! Сюда приехал – ни за что не поверите – мистер Салли! Мы также пригласили Винну и Феликса» ведь им только улицу перейти, мы же соседи… Конечно, не хватает Монти, Мины, Лули, Эммы, Рэнди, Ньевес, Игоря, Сауля, Хосе Игнасио, Кармучи, Сесара, Пачи, Вивьены, Кики, Дании, а также Исы, Роксаны, Карлоса. «И вас! Тебя и Сами. Третий день я не ложусь спать, сижу перед окном и как загипнотизированный смотрю на фламбойян,[268] что растет напротив. Я даже превратился в мистика. Мы позвонили всем, сказали, что всех любим, что, где бы мы ни были, нам не следует впадать в тоску, а тем более поддаваться чувству ненависти. Мы не можем позволить, чтобы ненависть разделила нас, Марсела, Самуэль, не можем. Пусть ненавидят те, кто ответственен за все то дерьмо, в котором мы живем, в которое нас засунули. Следует любить друг друга, кабальеро, любить друг друга, черт возьми. И я не пьян, да будет вам известно. Я трезв, как стеклышко, трезвее, чем родник в долине Вильянес. А разве в Вильянес есть родники? Уже и не помню. Ох, чего бы я ни отдал, только чтобы увидеть эти холмы! Впрочем, я уже привык к своему маленькому огороду, на котором могу растить салат-латук да разводить кур. Сейчас я питаюсь салатом с грядки, хотя, когда мне приспичит, иду на Восьмую улицу и наедаюсь до отвала картошкой, поджаренной на жире. Не подумайте, что здесь это блюдо – пальчики оближешь, но иногда я так обжираюсь, что вынужден трижды совать себе пальцы в рот, чтобы уснуть, или же плыву по течению и еще добавляю где-нибудь и снова иду дальше. Ничего, я чувствую себя дядюшкой Альберто из песенки Серрата,[269] я думаю, что он написал ее с мыслью обо мне. В конце концов, я настаиваю на любви. Юность была что проклятый сон! К черту глупости. Чтобы спеть с Ксиомарой Логарт