Кафа - [165]
Вперед, до полной победы! — отвечает Советская Россия душителю Клемансо его же словами.
В трех верстах от Иркутска на железнодорожном разъезде Военный городок партизаны обложили наполовину заваленный снегом эшелон белых. Над обтаявшими возле труб черными крышами вагонов вились ленивые деревенские дымы, окна, заросшие куржаком, белели в темноте и в тумане меняющими форму расплывчатыми квадратами. Часовые в тулупах до пят, укрытые с головой большими лохматыми воротниками, в меховых чалдонских рукавицах несли службу кое-как. Курили, сбивались кучками, устраивали возню. Команда поднять руки не показалась им обидной, оружие отдали безропотно: за Иркутом и дальше за плывущей в тумане Ангарой сверкали редкие огни красного Иркутска, война обрыдла, сопротивление представлялось бессмысленным.
Когда партизаны входили в салон штабного вагона, картежники в расстегнутых мундирах и френчах стояли и сидели вокруг стола и расписывали пульку. Томная девица с подведенными глазами курила длинную папиросу, закинув голую руку на плечи немолодого офицера в шлафроке и узконосых штиблетах. Двое безусых офицериков, в нижних рубашках, пили на брудершафт, в дальнем, скудно освещенном углу угадывалась чья-то розовая лысина и хохотала еще одна девица в пенсне, с батистовым платочком за корсажем. Играл граммофон. Пощелкивая на трещине пластинки, он жаловался, плакал и требовал:
Партизаны входили медленно через темный коридорчик, мимо вешалок с оружием на поясных ремнях, с шинелями и полушубками.
— Какого дьявола выстуживаете помещение! — загремел им навстречу раздраженный властный голос офицера в шлафроке. — А ну, прикрыть двери!
От вошедших отделилась женщина в белой, круто заломленной папахе и быстро прошла к граммофону. Граммофон умолк.
— Спокойствие, господа! — сказала она. — Оружие на стол! Под окнами наши пулеметы. Люди же ваши все разоружены.
— О, баба! Да и какая! — запел на игривой ноте некто длинноногий, в хорошем подпитии, и двинулся, открывая объятия. — Где ты прогадала, милочка!
Офицер в шлафроке резким движением придержал длинноногого и, опередив его, подошел к столику с телефонным аппаратом. Уверенным движением снял трубку.
— Не утруждайте себя хлопотами, — предупредила женщина. — Провода обрезаны. Повторяю, господа: оружие на стол!
В дальнем углу качнулась и поплыла в папиросном облаке розовая лысина. Мгновение, другое — и по обе ее стороны засияли генеральские погоны. Только что хохотавшая девица уткнула лицо в батистовый платочек и заплакала, вздрагивая мальчишеской челкой. Картежники молча запереглядывались и стали приводить в порядок свои мундиры и френчи.
Из спальной части вагона показались три прапорщика и штабс-капитан. Расстегивая на ходу кобуры пистолетов, они с решительным видом обходили генерала и плачущую девицу.
— Не стрелять! — крикнул офицер в шлафроке, в раздражении бросая на рычаг трубку, и поднял глаза на женщину в папахе. — Условия?
— Никаких!
— Мои люди носят оружие Франции. С минуты на минуту сюда прибудет генерал Жанен. Я бы хотел заполучить его мнение по этому поводу.
— А вам не удобнее заполучить наше мнение по этому поводу? — Кинула быстрый взгляд на партизан, запрудивших коридор, с винтовками наперевес: — Григорий! Пленного!
На середку ослепленной на солнце летучей мышью метнулся тощенький в белых погонах. Бешмет. Полы распахнуты. Движения ломкие, в остекленевших глазах испуг.
— Один вопрос, ефрейтор, — сказала женщина в папахе. — Господа штабисты хотели бы знать, где сейчас личный состав эшелона.
Тощенький гнул голову, отводил глаза, не решаясь сказать правду. Офицер в шлафроке придвинулся к нему, дернул на себя и, резко оттолкнув, стал медленно поднимать руки.
— Мой маузер на вешалке, — сказал он. — Я выхожу из игры. Но приказа сложить оружие не отдаю.
Взгляд его остановился на стареньком, очевидно, уже глуховатом генерале, который, ограждая ухо ладонью, порывался встать к нему так, чтобы слышать его голос.
— Этот последний для офицера вопрос, — продолжал тот, не опуская поднятых рук, — каждый решает за себя.
Генерал отечными пальцами отстегнул позолоченную пуговицу на мундире. Сверкнул никелем маленький пистолет, именуемый дамским, и лег на стол с картами.
В ожидании отправки пленные офицеры толпились в глубине салона, где лишь четверть часа назад хорошенькая девчонка с платочком за корсажем строила персидские глазки старичку-генералу. Многие молча курили. Генерал с убитым видом сидел на венском стуле, длинноногий офицер пялил пьяные любующиеся глаза на женщину в белой папахе. Прищелкивая пальцами, он что-то шептал своему соседу, толкал его в бок и снова прищелкивал пальцами. Дальше других у самых дверей спального отделения стоял человек в дорогой шубе на кенгуровом меху и маленькими серебряными ножничками обрезывал кончик сигары. Его пышная холеная борода была нежна и красива, напоминая своей благородной сединой шкурку черно-бурой лисицы редких достоинств. Наблюдавший за его руками плечистый партизан, перетянутый ремнями, многозначительно усмехнулся, подошел к нему вплотную, сказал какие-то шутливые слова и, подпушив его бороду, стал легонько наматывать на палец.
Семипалатинск. Лето 1927 года. Заседание Военной Коллегии Верховного суда СССР. На скамье подсудимых - двое: белоказачий атаман Анненков, получивший от Колчака чин генерала, и начальник его штаба Денисов. Из показаний свидетелей встает страшная картина чудовищного произвола колчаковщины, белого террора над населением Сибири. Суд над атаманом перерастает в суд над атаманщиной - кровным детищем колчаковщины, выпестованным империалистами Антанты и США. Судят всю контрреволюцию. И судьи - не только те, кто сидит за судейским столом, но и весь зал, весь народ, вся страна обвиняют тысячи замученных, погребенных в песках, порубанных и расстрелянных в Карагаче - городе, которого не было.
Книга Вениамина Шалагинова посвящена Ленину-адвокату. Писатель исследует именно эту сторону биографии Ильича. В основе книги - 18 подлинных дел, по которым Ленин выступал в 1892 - 1893 годах в Самарском окружном суде, защищая обездоленных тружеников. Глубина исследования, взволнованность повествования - вот чем подкупает книга о Ленине-юристе.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Старого рабочего Семеныча, сорок восемь лет проработавшего на одном и том же строгальном станке, упрекают товарищи по работе и сам начальник цеха: «…Мохом ты оброс, Семеныч, маленько… Огонька в тебе производственного не вижу, огонька! Там у себя на станке всю жизнь проспал!» Семенычу стало обидно: «Ну, это мы еще посмотрим, кто что проспал!» И он показал себя…
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы и изучения животного мира. Этот скромный человек и замечательный ученый, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге, оставил заметный след в истории зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. О том особом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо рассказано в настоящей повести.
В романе «Мужчина в расцвете лет» известный инженер-изобретатель предпринимает «фаустовскую попытку» прожить вторую жизнь — начать все сначала: любовь, семью… Поток событий обрушивается на молодого человека, пытающегося в романе «Мемуары молодого человека» осмыслить мир и самого себя. Романы народного писателя Латвии Зигмунда Скуиня отличаются изяществом письма, увлекательным сюжетом, им свойственно серьезное осмысление народной жизни, острых социальных проблем.