Кафа - [164]

— С меня хватит! — повторил мосье Рамю каким-то странным русским голосом, который мог услышать только один Мышецкий.

— С меня тоже! — ответил французу Мышецкий и открыл глаза.

Навстречу ему надвигалось сиявшее фосфором стремя протоки, деревянный мост, островерхая сторожевая башенка сорочьего цвета, часовой, бочка с песком.

— Остановитесь! — сказал он шоферу, открывая дверцу автомобиля. — Немного разомну ноги. А вы следуйте, конечно. Обождете меня за мостом, на косине гривы.

Выбрался на дымящееся, туманом, слегка влажное дощатое покрытие моста, не сразу толкнул за собой дверцу, постоял, что-то соображая, наклонился, взял корзину и медленно пошагал вдоль парапета. Прямо перед его глазами колонна есаула Аламбекова шагом проследовала через мост и теперь лезла на белый песчаный яр, вся на виду — от первого до последнего всадника. Среди пик то появлялась, то исчезала фигура Кафы со связанными за спиной руками. Мышецкий остановился, поставил корзину к перилам и, сунув руки в карманы плаща, замер, провожая ее взглядом. Он видел только ее.

Конники одолели кручу, голова колонны скрылась за яром, не стало видно Кафы, а он все стоял и глядел, теперь уже без всякой надежды увидеть ее снова.

Вода, обегавшая длинный лохматый залом, курлыкала печальным журавлиным зовом. Он перелез парапет, покосился на то место, где звучал этот живой, печальный, зовущий голос, и оступился навстречу вечной безмолвной ночи, обещанной человеку от рождения самой жизнью.

Наверно, любящая душа, всю жизнь преданная одному сильному чувству, узнает об уходе любимого раньше всех. Наверно, есть какие-то, ей только присущие токи, которые наполняют ее тревогой и гонят по земле ради спасения любимого повелительней, чем набат над горящим городом. Иначе не объяснить, почему экипаж на оранжевых колесах с такой сумасшедшей стремительностью увлекал в то утро полураздетую, взлохмаченную женщину, почему, заметив на мосту корзину, она соскочила возле нее и стала в ужасе озираться по сторонам, словно из воды поднимались, окружая ее мертвым кольцом, бесчувственные, злые и мерзкие призраки.

А конники за гривой крутили цигарки, переговаривались, дорога обходила осинник и, слегка фиолетовая от суглинистой почвы, бежала через пустошь к одинокому холмику.

Казнь зла Повествование четвертое

Они убили тебя.

Но в наших артериях

дышит огнем

твоя алая кровь.

И лицо твое

повторено

в миллионах лиц.

И тело твое

стало частью нашей земли.

Гауссу Диавара.

1

«Правительственный вестник», из обращения Колчака к населению города Омска:

Наши армии под давлением численного превосходства врага отошли на реку Ишим... Я призываю граждан г. Омска вступать в добровольческие части, находящиеся под знаком Святого креста и зеленого знамени Пророка, и сделать это добровольно, пока я не объявил обязательного общего призыва.

«Советская Сибирь»:

Красными войсками с боем занят Омск... Бедная, разутая, раздетая Красная Армия побеждает. Она пойдет дальше.

«Правда»:

Итак, адмирал Колчак доигрался.

В своем паническом бегстве Колчак и его приближенные устремились к океану одновременно по двум путям железной дороги. Чехи тоже рвались к океану и тоже хотели бы иметь два пути железной дороги. Ян Сыровы, поручик, получивший генеральские звезды, а с ними и Чехословацкий корпус в подчинение, приказал остановить все семь поездов адмирала и держать их в тупиках до той поры, пока чехи не закончат собственной эвакуации. Главнокомандующий белыми войсками генерал Каппель увидел в этом демарше оскорбление русской армии и ее «верховного» и потребовал у Сыровы «удовлетворения путем дуэли». «К барьеру, генерал!» — восклицал в своем открытом письме темпераментный главнокомандующий. Сыровы сделал вид, будто никакого вызова не было. Не было русской армии, не было «верховного», не было оскорбленной чести. На истеричный запрос Колчака Жанен, эмиссар Франции, ответил язвительной шпилькой, за которой, надо думать, таился немалый смысл: семь поездов для адмиральской свиты, по его мнению, это слишком очевидная роскошь, так как на пять поездов больше, чем предусматривал для себя русский император, и на шесть — чем полагалось его высочеству князю Николаю Николаевичу. Никто из союзников уже не считался с битыми армиями диктатора, они мешали им, как, впрочем, мешал и сам диктатор. Последние версты к своей ледовой могиле он следовал в вагоне с пятью государственными флагами: английским, американским, японским, чешским и французским, но уже ни один из них не был его защитой.

Красная Россия счищала чадную накипь, враги ее великого дела враждовали друг с другом, лишенные возможности отвечать силой на силу.

«Тан», Франция:

...английские военные корабли, которые еще недавно вели огонь по красному флагу Кронштадта, покидают замерзшие воды Балтийского моря.

«Правда»:

Катастрофа российской контрреволюции началась. При занятии Красноярска нами взято шестьдесят тысяч пленных. Иркутск, Красный Седан, занят повстанческими отрядами... Колчак арестован... Разбитая на две части армия Деникина катится к Черному морю и на Северный Кавказ. Новочеркасск взят, наша армия выходит к реке Сал.