Кадриль - [7]

— Некогда нам с вами сидеть.

— А вчера вроде время было.

— Вчера — было, сегодня — нету. До свиданьица! — И в этом «до свиданьица» промелькнет вдруг и насмешливость, и даже неприязнь, что ли.

А на следующий вечер я уж больше по привычке, чем с уверенностью бреду к Тониному дому. Уже придумываю, как скажу: «Слушай, Антон, если тебе неприятно, что я под твоими окнами отираюсь, так ты скажи — я человек вежливый, могу и на другой скамейке курить по вечерам…» Или нет, так, пожалуй, она решит, что я говорю не просто о другой скамейке, но и о другой девушке… Лучше, пожалуй… Как назло, фразы получились какие-то дурацкие, и, как специально, чтобы помешать продумать их, докучливо звенели и жалили комары.

Однако Тоня прибегала веселая, словно и не было размолвки:

— Комары не заели?

— Поют, собаки!

— Ничего: попы поют над мертвыми, комары — над живыми.

— Как-как?

— Что — как?

— О комарах.

— А что, интересуешься? Ну, слушай: поет, поет, на колени припадет, вскочит, заточит, опять запоет.

— Откуда ты это все знаешь?

— Или вот: крылья орловые, хобота слоновые, груди кониные, ноги львиные, голос медный, нос железный — мы их бить, а они нашу кровь лить!

— Это я знаю! — радовался я как-то уж слишком бурно, наверное, больше тому, что мы снова на «ты», снова по-доброму. — Это я знаю! Кто его убьет, тот свою кровь прольет!

И ведь всегда-то вот так и болтали — никаких молчанок, объятий, поцелуев.

Бывали, правда, у нас трудные минуты, когда я, случайно задев ее, терял нить разговора. Смущалась, казалось, и она. Но я тут же брал себя в руки, начинал подшучивать — что она вовсе и не девушка, а мальчишка, что она «супротивница»: если ей что сказать, так сразу наоборот и сделает.

— Сделаю! — соглашалась она удивленно.

— Вот-вот, я же и говорю: супротивница. Вот скажи я сейчас: сядь и сиди, и ни-ни! Что ты сделаешь?

— Уйду.

— Ну, а вот: Антон, сейчас же марш домой!

— Еще чего: домой, — полушутя-полувсерьез возмущалась она. — Чего это ради?

Моя скамейка, моя воля — хочу сижу, хочу иду!

— А я сказал: марш! Чтобы через десять минут тебя здесь не было!

— А вот и буду!

— А вот и нет!

— А вот и да!

— Ага, что я говорил? Супротивница!

— У меня такой закон, — говорила она до наивного серьезно, — захотел — сделай. Это во мне егоровская порода.

Я радовался своим открытиям в Тонином характере так, словно открывал новые земли. Но помимо ее характера, были еще ее быт, ее родственники, обстоятельства жизни. И о том, что я ничего о них не знаю, мне изредка напоминал Юрка:

— Неплохая девка. Только если не выскочит замуж за какого-нибудь приезжего, так и останется век дояркой, в деревне.

— Почему? Она девочка с характером.

— Характер характером, а куда денешься, когда ни матери, ни отца. Дядька да бабка. Дядька выпить не дурак.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда я знаю… Разведка, мой друг, разведка… А что дядя ее, Трофим Батькович, тяжел на руку, это, я надеюсь, тебе известно?

— Нет, — даже пугался я.

— А что тебе вообще известно?

Получалось, что ничего. Я знал, что она своевольная, переменчивая, фантазерка, насмешливая, наивная, обидчивая, упрямая, ребенок, взрослая. И с этим, честно говоря, не очень вязался образ жертвы обстоятельств, который вставал из редких замечаний Юрки. Видел я однажды и дядьку ее. Мужик как мужик. Вышел, посмотрел.

— Что, Трошенька? — весело спросила Тоня.

— Спать тебе пора.

— Ничего, зимой отосплюсь.

Я заторопился:

— Пойду, пожалуй.

— Сиди, сиди, — остановила Тоня.

«Трошенька» вздохнул и исчез за калиткой. Что ж, думал я, может, трезвый он тих, а пьяный буянит. Имею или не имею право спросить ее, размышлял я. Кто я, собственно, такой, чтобы допытываться? Каких я сам хотел бы с ней отношений?

Не ясно. Иногда я воображал, что женюсь на ней, но тут же мне представлялось веселое оживление в институте:

— Ленечка-то, слышали, женился?

— Только вылетел из-под мамочкиного крыла, и — все, готово!

— Кто же супруга?

— Какая-то деревенская смазливая девчонка, без образования даже.

— Вот так с порядочными мальчиками всегда и выходит.

— На какие же тети-мети он думает содержать семью?

— А мама на что?

Представлял тихое отчаяние мамы, ее строгий голос:

— Разве обязательно было так спешить?

Нет, думал я, лучше действительно не спешить, убедить Антона уехать в город, помочь с работой, определить в вечернюю школу и как-нибудь, когда она уже поосвоится, сохранив, однако, всю свою живость и своеобразие, удивить наших снобов, приведя ее в компанию… Ну, и любовь, любовь, конечно! Но этого снобам не понять.

4

Когда я в первый раз взялся в чем-то помочь Тоне на ферме, Юрка встретил мой почин сухо:

— Зря ты ее балуешь.

— Ну, если помочь девушке в тяжелом физическом труде — это баловство, тогда уж не знаю!

— Не беспокойся. К своему тяжелому физическому труду она так же приспособлена, как ты к экзаменационным сессиям.

— Каста рабочих и каста ученых?

— Дело не в кастах. Хотя я не думаю, что это так уж плохо… Труд, к которому приспособлен с детства, что-нибудь да значит.

— Ты просто…

— Но суть не в этом, дорогой! Суть, драгоценнейший мой, не в этом, а в том, что твоя помощь, вместо того чтобы возвысить тебя в глазах очаровательной Тони, сделает тебя в ее глазах смешным, не больше.