Кадиш.com - [8]

— Есть опасения, что вы пообещаете все исполнять, а на самом деле подумаете, что нас не затронет то, что вы в действительности будете делать. Возможно, вы решите: не все ли равно? Кто, в конце концов, узнает?

Какого прекрасного переводчика выбрали себе раввин и Дина! Какого умелого толкователя намерений обрели они в лице Дуви Хаффмана. Ведь в точности так Ларри и подумал.

— Именно это опасение, — говорит Дуви, повышая голос на октаву, — вынудило вашу сестру к резкости, а раввина — к излишним пояснениям. Я не ради себя спрашиваю второй раз, а ради вашего отца. Мы пытаемся высказать предположение, удостовериться…

— В моем обещании? Которое я только что дал?

Хаффман обдумывает услышанное, а Дина стоит, скрестив руки, ярясь.

— Если вы даете обещание лишь затем, чтобы мы от вас отстали, — говорит Дуви, — то мы просим: пожалуйста, хотя бы скажите все как есть. Скажите прямо. Чтобы мы могли найти честную отправную точку для очень важного разговора.

Теперь черед Ларри призадуматься. Он размышляет неторопливо, а Рой — разве он может выдержать чье-то молчание?

— Кадиш. Всякий раз, когда вы читаете его вслух, — говорит Рой, — это влияет на положение вашего отца в Грядущем Мире. Это буквально влияет на его нешаму[14] в месте, где он, возможно, прямо в эту секунду собирает хворост для своего же костра.

Это… для Ларри это удар под дых.

— С ума посходили? Вы думаете, что мой папа сейчас собирает хворост, чтобы себя сжечь?

— Возможно, это метафора — про хворост, — творит рав Рой, воздев руки.

— А костер? — допытывается Ларри.

— Костер есть костер. — На лице Роя прямо-таки написано: «Лгать я не в силах».

— Вы все рехнулись. Все до одного. И грехи сына не переходят на отца! Все устроено совсем не так.

— В некоторых случаях переходят. Если ребенок еще не достиг возраста бар мицвы, допустим, — это был бы пример перехода с сына на отца. — Рав Рой отступает на шаг назад, прячется за Дину, когда Ларри багровеет от гнева. — Но мы говорим не об этом, — продолжает он из-за плеча Дины. — В данном случае. Здесь это не имеет негативного смысла. Это прекрасно. Это вас возвышает. И вашего отца тоже возвышает. Это возвышает даже Бога! Как говорит нам Раши…[15]

— Никаких Раши! — кричит в ответ Ларри. — Никаких мнений. Никаких комментариев. Никаких историй. Только факты! Наш папа… он же был самым чистым, самым добрым, самым бескорыстным, — говорит Ларри, глядя теперь на Дину, которая не остается безразлична, втягивает Дину в разговор. — Неужели вы серьезно думаете, что если однажды утром я просплю…

И видит, как лицо сестры темнеет.

— Ты каждое утро проспишь! — вопит она. — Ты не собираешься молиться. Лучше сознайся сразу.

— Это ничего не изменит. Невозможно, — говорит Ларри, пытаясь выстроить аргументы, подняться над бурей эмоций, облечь свои убеждения в слова. — Если Бог есть, если Он есть взаправду, то мои действия здесь никоим образом не могут повлиять на посмертное существование нашего отца. Это не… этого просто не может быть… не так все устроено.

Из уст сестры несется жалобное:

— Нет, так. Так. Так!

Она протягивает к брату руки, стискивает его запястья — ласково, с любовью. — Таково было его желание, — говорит она. — Он очень тебя любил. Но наш отец ужасно боялся, что ты его подведешь.

— Нет, — говорит Ларри, мотнув головой.

— Это последнее, что он сказал мне в этой жизни: «Кадиш. Не допускай, чтобы твой брат меня подвел».

Перед этими двоими. Какая наглость!

Сестре Ларри говорит:

— Неправда. Я же был там. — И для убедительности добавляет: — Себе мозги трахай, не мне.

Мужчины отшатываются. Но не Дина — не зря она столько лет его старшая сестра.

— Зазнайка, — говорит она, отпуская его руки.

— Дина, ты никого не щадишь. Серьезно, трахай себе мозги. Или пусть Ави — у него ведь стоит — тебе поможет. Ты чудовище.

Хаффман, белый, как мел, огибает Дину и цепляется за раввина, кладет руку на его плечо, чтобы удержаться на ногах.

И все же Дуви — он не робкого десятка — вставляет свое слово:

— Быть при смерти и бояться, что никто не прочтет по тебе молитву, — положение нешуточное.

Ларри меряет Хаффмана взглядом. Рядом с костлявым Роем Хаффман кажется еще приземистее и упитаннее. Он, по мнению Ларри, заслуживает такой же отповеди: «И вы тоже себе мозги трахайте!» — но Ларри этих слов не произносит.

А произносит вот что:

— Мой отец придавал этому большое значение. Но он умер не в страхе. Не из-за меня. Как бы жестоко ни было намекать…

— Я не намекала, — говорит его сестра. — Я сказала прямо. Сказала, потому что знаю.

— Я тоже был рядом с ним, — говорит Ларри, — и уходил он светло. Он ушел умиротворенно, зная, какой я на самом деле. — И буквально вопит: — Я хороший мальчик! Он сам мне сказал.

На него смотрят пристально, смотрят с сочувствием. Как он жалок!

Дина вновь спрашивает, на сей раз спокойно:

— Ты пообещаешь, что будешь это делать — читать молитву?

— Не пообещаю и не буду молиться, — говорит Ларри. — Ни с людьми, ни сам по себе. Я стану делать это дома, когда будет правильное настроение. Стану чтить своего отца на свой манер. И я верю — совсем как вы верите во все такое, — что это ничуть не хуже.