Кадамбари - [64]

Полная страха, изумления и тревоги, я следила за ними, подняв голову, а затем спросила Капинджалу, что все это значит. Но он, не отвечая, быстро поднялся на ноги и крикнул: „Злодей, куда ты уносишь моего друга?“ Бросая вверх гневные взоры, он повязал себе бедра лыком и поднялся в воздух вдогонку за улетающим божественным мужем. А я, сколько могла, провожала их взглядом, пока они не скрылись среди звезд.

После того как Капинджала меня покинул, горе мое удвоилось, словно еще раз я потеряла любимого, и еще сильнее заныло сердце. В замешательстве, не зная, как поступить, я спросила Таралику: „Ты понимаешь, что произошло? Объясни мне“. А она, испуганная, как любая на ее месте женщина, охваченная ужасом, который в тот миг пересилил горе, трепеща всем телом и опасаясь, несчастная, всем своим опечаленным и любящим сердцем, что я могу умереть, сказала: „Царевна, я, бедная, не знаю, как и почему, но случилось великое чудо. Муж этот не похож на простого смертного, и, улетая, он утешал тебя так участливо, как если бы был твоим отцом. Известно, что божества не лгут даже во сне, тем более наяву. И я не вижу ни малейшей причины для него говорить неправду. Поэтому тебе следует, все хорошенько обдумав, отказаться от мысли о смерти. В теперешних обстоятельствах его слова, поистине, — великое утешение. Да и к тому же вслед за ним улетел Капинджала. Разузнав, кто этот божественный муж, откуда он явился, куда и зачем унес тело Пундарики, почему ободрил царевну обещанием новой встречи, о которой трудно помыслить, Капинджала вернется, и тогда уже ты решишь, жить тебе или умереть. Ибо, коли отважишься на смерть, умереть легко, но сделать это никогда не поздно. А Капинджала, если только он останется жив, непременно захочет с тобой повидаться. Потому вплоть до его возвращения тебе не следует думать о смерти“.

С этими словами Таралика упала мне в ноги. А я — то ли от жажды жить, которую нелегко преодолеть любому смертному, то ли по слабости женской природы, то ли ослепленная пустой мечтой, порожденной словами божественного мужа, то ли уповая на возвращение Капинджалы — не решилась сразу же распрощаться с жизнью. Чего только не делает с нами надежда! И эту ночь, схожую с ночью гибели мира, длившуюся будто тысячу лет и словно бы сотворенную из ужаса, страданий, адских мук и пламени, эту ночь я вместе с Тараликой провела на берегу Аччходы без сна, нигде не находя себе места. Мои серые от пыли, неприбранные и спутавшиеся волосы липли со всех сторон к мокрым от слез щекам, а горло ссохлось от горьких рыданий и лишилось голоса.

Когда же на рассвете я поднялась и искупалась в озере, то приняла окончательное решение. В память о Пундарике я взяла себе его кувшин для воды, одежду из льна и четки и — убедившись в тщете мирской жизни, уразумев скудость моих достоинств, видя жестокость гнетущих человека несчастий, от которых нет лекарства, постигнув неотвратимость горестей, познав суровость судьбы, уяснив губительность любых привязанностей, утвердившись в мысли о непостоянстве всех вещей, понимая случайность и призрачность всякой удачи, — я поступилась любовью отца и матери, покинула родичей и слуг, отвратила ум от земных радостей и приняла обет подвижничества. Я всецело предалась Шиве и только в нем, оплоте трех миров, защитнике беззащитных, стала искать прибежище.

На следующий день, откуда-то узнав о случившемся, пришел мой отец вместе с матерью и родичами, и, горько рыдая, утешая, умоляя и наставляя меня, он приложил великие старания, чтобы побудить меня вернуться домой. А когда он понял, что ничто не изменит моего решения, то и тогда, уже потеряв надежду, не в силах был превозмочь отцовскую любовь и много дней провел со мною, хотя я и просила его уйти. Наконец, сломленный горем, с разбитым сердцем, он удалился. И с момента его ухода я живу в глубокой скорби в этой обители вместе с Тараликой, ручьями слез изливаю свою преданность Пундарике, изнуряю в аскетическом рвении свое несчастное, исхудавшее от любви, потерявшее стыд тело — вместилище греха и тысяч мук и страданий, перечисляю в часы молитвы добродетели моего возлюбленного, питаюсь плодами, кореньями и водой, три раза в день совершаю омовение в озере и каждодневно почитаю жертвами владыку Шиву. Такой вот ты и встретил меня теперь — недостойной, отчаявшейся, утратившей стыд, жестокой, лишенной любви, ни на что не годной, обреченной, живущей бессмысленно и бесцельно, беспомощной, одинокой и несчастной. Не к чему тебе, благородному, знаться со мной, виновной в великом грехе убийства брахмана, да еще о чем-то меня расспрашивать!»

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ДЖАБАЛИ

Кончив рассказывать, Махашвета полой платья из белого лыка, словно краем осеннего облака, прикрыла свое лицо-луну и, не в силах сдерживать бурный поток слез, зарыдала, испуская протяжные вопли и стоны.

Уже прежде Чандрапида почувствовал расположение к Махашвете за ее красоту, скромность, доброту, красноречие, бескорыстие, благочестие, серьезность, самоотверженность, великодушие и чистоту; теперь же, когда она рассказала свою историю, подтвердившую ее благородство и твердость духа, он стал испытывать к ней еще большую симпатию. С сердцем, согретым состраданием, он ласково ей сказал: «Благородная, пусть плачет и доказывает свою преданность бессильным потоком слез тот, кто избегает горестей, не знает верности, привязан к чувственным радостям и не способен к подвигу во имя любви. Тебе же, сделавшей все, чего любовь требует, не стоит плакать. Ради Пундарики ты, будто посторонних, отвергла милых тебе родичей, которые были с тобой со дня твоего рождения; пренебрегла, будто травой, мирскими радостями, которые были тебе доступны; презрела соблазны власти, превосходившей власть Индры. Твое тело, нежное, как стебель лотоса, высохло от сурового покаяния. Ты стала послушницей, подвергла себя испытаниям подвижничества, обрекла себя на жительство в лесу, такое суровое для женщины. И еще скажу: тому, кто сломлен горем, нетрудно расстаться с жизнью, гораздо труднее — нести в себе горе и жить. Поистине, безрассудно идти за другим дорогой смерти. Желать собственной смерти, когда умер отец, или брат, друг или муж, — это значит предпочесть для себя стезю невежества, прихоть безумия, путь неведения, плод поспешности, узость зрения, заблуждение легкомыслия, западню глупости. Пока жизнь сама не покинет тебя, нельзя от нее отрекаться. Ведь, если подумать, отказ от жизни своекорыстен: он — желанное лекарство от горя для того, кто не способен терпеть. Такой отказ не сулит ничего хорошего и тому, кто умер: он не средство его оживить, и не утверждение его добродетели, и не помощь ему в обретении неба, и не препятствие попасть в ад, и не залог свидания с ним, и не повод для встречи. Умерший по плодам деяний своих смиренно уходит в иные миры, а тот, кто вослед за ним отвергает жизнь, осуждает себя на грех самоубийства. Между тем, если он останется жив, то способен сделать умершему много добра, исполняя ради него погребальные и иные обряды; мертвый же, он ни ему, ни себе не нужен. Вспомни о Рати, верной жене Маданы: когда ее божественный супруг, покоритель женских сердец, сожжен был пламенем глаза Хары, она ведь не рассталась с жизнью. Или о Притхе