Кадамбари - [54]

И я подумала: «Что за дурное дело затеял жестокий бог любви, обрекая меня в жертву этому человеку, смирившему свои чувства и чуждому наслаждениям страсти! Сколь неразумно женское сердце, не способное распознать, на кого направить свои желания! Что общего между ним, средоточием беспорочной славы и покаяния, и деяниями Манматхи, которые приятны лишь обычным людям! В глубине души этот юноша, конечно, только посмеется надо мною, уже осмеянной Камой. Но удивительно, что, даже понимая все это, я все равно ничего не могу с собою поделать. Многие девушки, отбросив стыд, выбирают любимых по собственной воле{251}, многих женщин коварно опьяняет Манматха — мне, однако, выпала наихудшая доля. Как же случилось, что от одного его вида в одно мгновение пришел в смятение и перестал собою владеть мой разум? Обычно ведь только время и достоинства избранника делают любовь всесильной. Пока еще я не вполне лишилась рассудка и пока еще он не заметил ту готовность, с которой я поддалась на козни бога любви, лучше бы мне поскорей бежать отсюда. А то его может разгневать зрелище чуждой его душе любовной страсти, и он проклянет меня. Ведь натура подвижников такова, что гнев всегда у них наготове».

Так подумав, я уж было хотела уйти. Однако вспомнила, что таким людям, как он, нельзя не выказать почтения, и, пытаясь не моргать и не глядеть на землю, чтобы только не отрывать взгляда от его лица, я склонилась перед ним в глубоком поклоне, так что стебли цветов в моих ушах, выпрямившись, перестали касаться щек, венок на голове соскользнул с длинных вьющихся волос на лоб, а драгоценные серьги опустились на плечи.

И вот, когда я приветствовала его, — из-за всевластия бога любви, из-за готовности месяца мадху порождать страсть, из-за необычайной прелести окружающей местности, из-за избытка горячности, свойственной молодости, из-за нестойкости чувств, из-за несдержанности желаний, из-за непостоянства ума, из-за того, что случилось то, что должно было случиться… да что там перебирать: из-за моей несчастной судьбы и потому что мне было предначертано такое страдание — он, чью невозмутимость поколебал вид моей страсти, сам вдруг затрепетал, потрясенный богом любви, как пламя светильника, которое колеблет ветер. На теле его поднялись волоски словно бы навстречу впервые его посетившему Мадане. От него ко мне полетели вздохи, словно бы указывая дорогу устремившимся в мою сторону мыслям. В его руке задрожали четки, словно бы из-за страха нарушить обет. На его щеках выступили капли пота, словно бы еще одна цветочная кисть, заложенная за ухо. А пара его глаз, широко распахнутых от радости, с расширившимися зрачками, похожих на распустившиеся лотосы, которые самовольно покинули воды Аччходы и устремились в небо, непрерывным потоком взглядов-лучей как бы заполнила десять направлений света и обратила всю местность в луг лотосов.

Когда я увидела, какая случилась с ним перемена, сила страсти моей удвоилась и меня охватило такое чувство, какое едва ли можно описать. Я подумала: «Один только Мадана, наставник в любовных приемах и жестах, мог научить его такой игре глаз. Иначе откуда у этого юноши, чей разум чужд всем прельщениям, связанным с чувствами, взялся этот взгляд, который не поддается выучке, взгляд, словно бы напоенный нектаром любви и источающий амриту, взгляд, медлящий, будто от усталости, томный, будто во сне, пленяющий радостным блеском зрачков и украшенный смелой игрой бровей? Откуда у него это удивительное искусство — не прибегая к словам, одними глазами высказать тайное желание сердца?»

Сделав несколько шагов вперед, я подошла ко второму подвижнику, спутнику этого юноши, и, поклонившись, спросила: «Почтенный! Как зовут этого молодого аскета и чей он сын? Как называется дерево, кистью цветов которого он украсил свое ухо? Я никогда не вдыхала прежде такого удивительного аромата, пропитавшего всю округу, и это вызывает у меня великое любопытство». Слегка улыбнувшись, он отвечал: «Девушка, твой вопрос не так простодушен. Однако я утолю твое любопытство. Слушай!

Есть великий мудрец по имени Шветакету. Сам он живет в небесной обители, но святость его прославлена во всех трех мирах, и пару ног его почитают бесчисленные сонмы богов, асуров и сиддхов. Своей красотой он превосходит Сканду, сына Куберы, радует сердца жен богов и асуров, услаждает три мира. Однажды, желая нарвать лотосов, чтобы почтить ими богов, Шветакету пошел к небесной Ганге, чьи воды белы, как смех Шивы, и сплошь покрыты узорами мускуса, излитого Айраватой. Когда он спускался к берегу, его заметила богиня Лакшми, которая, как и всегда, восседала на белом лотосе, цветущем тысячью лепестков. А увидев его, она залюбовалась его красотой и уже не отрывала от него своих глаз, полузакрыв их от удовольствия. Под пеленою радостных слез зрачки ее трепетали, как волны, нежными руками она прикрыла уста, чуть-чуть распахнутые от восхищения, и разум ее всецело был покорен любовью. Посредством одного только взгляда она насладилась с ним счастьем любовного соития и утолила свою страсть на белом лотосе, послужившем ей ложем. Когда же у нее родился сын, она подняла его со своих колен и отдала Шветакету со словами: „Почтенный, прими своего сына“. Тот совершил над ним положенные для младенца обряды и, поскольку мальчик был зачат на лотосе, зовущемся Пундарика, дал ему точно такое же имя. А после того, как сын принял обет брахмачарина