Кадамбари - [26]

Хотя сердцем царя всецело владело страстное желание постоянно любоваться лицом своего сына, он посещал родильный покой лишь в особые дни и благодатные часы, указанные придворными астрологами, посещал без всякой свиты, в сопровождении одного только Шуканасы. У входа в покой стояли два освященных драгоценных сосуда, пол был устлан покровом из свежих листьев, стены украшены изображениями младенцев, знаками плуга и пестика, выплавленными из золота, тигровой шкурой, не имеющей ни одного изъяна, венками из травы дурвы и белых цветов, гирляндами из листьев с подвешенными к ним колокольчиками. По обе стороны входа сидели сведущие в обрядах замужние женщины. Одни из них выводили сухим коровьим пометом узоры из свастик, покрывали их мелкими ракушками, похожими на песок, обкладывали разноцветными лоскутами из хлопка, посыпали сверху красными лепестками цветов кусумбхи; другие мастерили фигурку богини-матери, покровительницы шестидневных младенцев{150}, и наряжали ее в парчовое платье, обрызганное шафрановой водой; некоторые лепили изваяние Карттикеи, сидящего на круглой спине большого павлина{151} с широко распластанными крыльями, держащего в руке знамя из легкого красного шелка и грозно поднявшего вверх свою пику; некоторые изготовляли изображения солнца и луны и покрывали их слоем красного лака; некоторые раскладывали на полу цепочки глиняных шариков, красили их в шафрановый цвет, густо намазывали похожей на жидкое золото горчицей и крепили на них, будто иглы, побеги ячменя; некоторые украшали чисто вымытые сандаловой водой стены орнаментом из блюд, обтянутых кусками разноцветной материи и обсыпанных желтой рисовой пудрой. К боковой двери покоя был привязан козел, украшенный гирляндами из душистых цветов, а у изголовья постели царицы, в кругу, очерченном зернами спелого риса, сидела старая женщина благородного вида. В покое постоянно возжигали истолченные в порошок, политые топленым маслом бараньи рога и сухую змеиную кожу; пахло целебным дымом от тлеющих листьев дерева ариштаки; брахманы читали вслух веды и разбрызгивали святую воду; прислужницы возносили молитвы великим богиням-матерям, нарисованным красками на холсте; несколько старых женщин благозвучно пели, благословляя роженицу. Здесь же слышались пожелания счастья, приносились жертвы на благо младенцу, неустанно провозглашалась тысяча имен Нараяны{152}, висели сотни венков из белых цветов и горели на подставках из чистого золота оберегающие от бед светильники, которые неподвижными языками пламени, словно недремлющим внутренним оком, следили за счастьем новорожденного. А снаружи со всех сторон покой охраняли стражники с обнаженными мечами в руках.

Подходя к родильному покою, царь касался рукою воды и огня, чтобы оградить новорожденного от зла, а войдя, неотрывно глядел на сына — исток своей величайшей радости. Тот лежал у груди Виласавати, похудевшей и побледневшей от родильных мук, и блеск, от него исходящий, делал лишним свет светильников, горевших в комнате. Поскольку он только недавно родился, тело его сохраняло багровый оттенок, и он был похож на алый круг восходящего солнца, или на полную луну в сиянии вечерней зари, или на свежую почку на древе желаний, или на распустившийся красный лотос, или на планету Будху, спустившуюся с неба, чтобы свидеться с матерью-землей. Казалось, что он сотворен из побегов кораллового дерева, или из света утреннего солнца, или из блеска рубина. Он выглядел как Карттикея, но только с одним, а не с шестью лицами{153}, как сын царя богов, выпавший из рук некоей небожительницы. Сиянием своего тела, ярким, как расплавленное золото, он словно бы наполнял всю комнату; его отличали все признаки величия, дарованные ему природой как украшения; к нему словно бы льнула богиня счастья Шри, надеясь на его покровительство в будущем.

Царь, добившись того, о чем всю жизнь мечтал, чувствовал себя наверху блаженства. Снова и снова вглядывался он в лицо сына, не отрывал от него глаз с неподвижно застывшими зрачками, полных слез радости, которые вновь выступали, как только он их вытирал; и, широко распахнутые, они излучали такую нежность, как если бы он хотел немедля заговорить с сыном, обнять его, вобрать в себя весь его облик. И царю казалось, что теперь-то он достиг исполнения всех своих желаний.

Однажды Шуканаса, чьи желания исполнились в той же мере, широко распахнутыми от радости глазами внимательно оглядел тельце младенца и сказал царю: «Взгляни, божественный! Недавно стиснутый в чреве у матери, царевич еще не обрел всей своей красоты, но уже видны у него признаки повелителя мира, предвещающие будущее величие. Вот на гладком лбу, похожем на розовый от вечерней зари серп молодой луны, трепещет между бровями завиток волос, тонких, как нежные волокна сломанного стебля лотоса. Вот пара глаз с загнутыми вверх ресницами, таких продолговатых, что кажется, они тянутся до самых ушей, а когда раскрываются, то заливают всю комнату ярким светом и становятся похожими на две распустившиеся голубые лилии. Вот нос, напоминающий золотой слиток, такой длинный, что кажется, он хочет насладиться благоуханием рта, душистым, как аромат расцветшего лотоса. Его нижняя губа, напоминающая золотое ожерелье, похожа на нераскрывшийся бутон красного лотоса. Его руки с розовыми, как распустившийся цветок лотоса, ладонями отмечены счастливыми линями, а также знаками диска и раковины