Кадамбари - [16]
Глядя на него, я подумал: «О величие подвижничества! Этот мудрец — само спокойствие, но пылает, точно расплавленное золото, и сверкает глазами, точно слепящая молния. Хотя сам он невозмутим и бесстрастен, но каждому, кто его видит, он внушает страх своим величием. Если даже от отшельников, чей подвиг не так суров, исходит нестерпимое сияние, опаляющее, как огонь сухие цветы или траву, то насколько же оно ярче у таких, как он, устранителей зла, к чьим ногам склоняются все миры, кто своей аскезой смывает, будто водой, любое прегрешение, а своим божественным взором созерцает всю землю, будто зернышко граната на своей ладони. Даже звук имени великого мудреца очищает, что уж говорить об его облике! Счастлива обитель, где он настоятель! Счастлива земля, на которой он живет, подобно рожденному из лотоса Брахме! Поистине, блаженны те мудрецы, что, оставив иные заботы, день и ночь сидят подле него, второго Брахмы, и не отводят глаз от его лица, внимая святой беседе! Блаженна и Сарасвати, которая наслаждается близостью его рта, усыпанного белоснежными зубами, и постоянно пребывает в его праведном, излучающем сострадание, бесконечно прозорливом разуме, подобно тому как царственная гусыня, наслаждаясь вместе с другими птицами близостью лотосов, постоянно живет в чистом, обильном водою и бесконечно глубоком озере Манасе! Наконец-то, спустя долгие годы, четыре веды, обитавшие ранее в устах-лотосах четырехликого Брахмы{110}, нашли себе новое прибежище! Все знания мира, запятнанные касанием века Кали, теперь, сосредоточившись в нем, вновь стали чистыми, подобно рекам, замутившимся в сезон дождей и вновь очистившимся осенью. Поистине, добродетели не нужно печалиться о Золотом веке: воплотившись в нем, она победила соблазны века Железного! Поистине, небу не стоит гордиться, что на нем сияет созвездие Семи Риши{111}, раз такой мудрец, как он, живет на земле! Какая отвага нужна была старости, чтобы дерзнуть сойти, подобно Ганге, сошедшей на голову Шивы{112}, или струям молока, льющимся в жертвенное пламя, на его заплетенные в косицы, белые, как лучи луны или клочья пены, волосы, смотреть на которые так же больно, как на солнце в день гибели мира! Даже солнечные лучи стороной обходят этот лес отшельников, словно бы опасаясь могущества святого мудреца, огородившего обитель клубами дыма от жертвоприношений. Когда жертвенные костры, поглощая освященные гимнами подношения, сплетают под порывами ветра огненные языки, кажется, что, исполненные любви к нему, они почтительно складывают ладони. Когда, благоухая запахом цветов, растущих в обители, ветерок касается его платья из тонкого льна, кажется, он медленно падает ему в ноги в страхе перед его величием. Говорят, что нет ничего могущественнее пяти стихий мироздания{113}, но его могущество — первое среди могуществ! Мир, где живет этот великий подвижник, освещают как бы два солнца. Земля только потому кажется неподвижной, что он ее опора. Он — океан сострадания, мост над потоком жизни, русло реки милосердия, топор для зарослей лиан страсти, родник нектара довольства, наставник на пути совершенства, гора заката для поборников зла, корень древа невозмутимости, ось колеса закона, древко стяга добродетели, святая купель мудрости, подводный огонь в море алчности, пробный камень сокровищ знания, лесной пожар в чащобе желаний, заклятие для змей гнева, солнце во тьме невежества, засов для дверей ада, средоточие добрых деяний, хранилище благочестия, топь для бездушных помыслов, поводырь по тропе великодушия, исток благих намерений, обод колеса мужества, оплот добронравия, враг века Кали, друг истины, поле чести, озеро щедрости, ограда от бедствий, щит от обиды, ненавистник высокомерия, избавитель от гнета. Чуждый гнева, свободный от соблазнов, равнодушный к удовольствиям, святой отец своим величием оберегает обитель от розни, хранит ее от зависти. О могущество великих духом! Даже звери в этой обители, отказавшись от извечной вражды, примирившись друг с другом, наслаждаются жизнью. Вот змея, истомленная зноем, не ведая страха, свернулась, словно на зеленой лужайке, в перьях хвоста павлина, похожего на ковер из распустившихся лотосов, расцвеченного сотнями круглых лун, сверкающего, как глаза лани. Вот олененок, подружившийся со львятами, у которых еще не выросла грива, оставил свою мать и сосет молоко из сосцов львицы. Вот лев, полузакрыв глаза, забавляется тем, что слоненок, приняв за охапку цветов его белую, как лунный свет, гриву, ухватил ее хоботом и тянет себе в рот. Вот несколько обезьян, позабыв об обычной проказливости, подносят сорванные ими плоды искупавшимся в озере детям аскетов. Вот слоны, смирив необузданный норов, стараются не хлопать ушами, чтобы не согнать с висков пчел, которые, замерев от наслаждения, лакомятся мускусом. Чего больше! Даже безжизненные деревья, кажется, приняли ради святого старца отшельнический обет: поверх платья из коры и лыка они словно бы накинули на себя шкуры черных антилоп — клубы дыма, вздымающегося от жертвенников, а в своих руках-ветвях держат жертвенные дары — плоды и цветы. Что уж тут говорить о живых существах!»
