Кабы не радуга - [16]

Только тот, кто не любит и не любим,

неподвижен, неколебим.

Тот, кто любит – себя умаляет, с неба на землю сходит,

глядит не наглядится, с возлюбленных глаз не сводит,

следит за ходом их мысли, за мерным биением жил.

А возлюбленные говорят: "Ты в себе любви не имеешь,

Тебе бы только смотреть, Ты любить не умеешь

или любишь свой собственный образ, который Ты в нас

вложил".

Им отвечает Любящий: "Мне дорог ваш облик земной,

а вечный мой образ в душах ваших – и без того со мной".

"Если б никто не научил Саломею танцу семи покрывал…"

Если б никто не научил Саломею танцу семи покрывал,

об Иоанне Крестителе мало бы кто горевал.

Две тысячи лет – как был посажен в подвал,

так и сидел бы пророк в темнице, кашу ел,

   экскременты бы зарывал

там же в углу,

в земляном полу,

копал бы ямку черепком от печного горшка,

да над Иродом потешался бы исподтишка.

А Ирод бы царствовал, вина себе подливал,

не просил бы падчерицу о танце семи покрывал,

которые постепенно падают, обнажая девичий стан

с втянутым животом, круглым пупком и нежным пушком.

Знай наполнял бы питьем граненый стакан

да захаживал бы туда, куда царь ходит пешком,

становился б к стене, пускал бы струю,

думал бы думу свою.

Но все сложилось иначе: на блюде лежит голова,

на губах ее запеклась кровь и пророческие слова

о том, что дорога у Господа должна быть ровна и пряма,

а придет ли Господь – не нашего дело ума.

А топор при корне дерева и теперь лежит, как лежал,

и не помнят своей вины, кто пророка жизни лишал.

И стоит обнаженная девочка – семь покрывал у ног.

Она танцевала так, как никто станцевать не смог.

"То ли кровь замедлила, то ли время ускорило ход…"

То ли кровь замедлила, то ли время ускорило ход,

то ли взломан подсознания тайный код:

все понятно, прозрачно, как первоначальные воды

для Того, чей дух носился над бездной вод,

и ни плоть, ни твердь не стесняли Его свободы.

Раздвигаются веером перистые облака,

истончаются, блекнут. Сын ангельского полка —

самолетик-искорка виден издалека,

тянет белую нить за собой, и какое

у него оружие на борту?

И что будет с преступившим черту

поперек небес? Оставят в покое?

Вдоль по вечности, по простым-простой,

с колокольчиком, с головой пустой…

И привидится же такое…

"Бог соседке говорит…"

Бог соседке говорит:

"К вам летит метеорит —

сам вчера читал в газетке!"

Все, что скажет Бог соседке,

то соседка повторит.

Вырастила трех ребят.

Как положено, до пят

юбку черную носила

и платочек до бровей,

мак святила в Маккавей,

как водичкой окропят —

сразу прибывает сила.

Землю вдарит в бок болид,

сразу сердце заболит

и волна пойдет кругами

с телевышку высотой,

на волне Илья святой,

красных ангелов синклит,

Кремль московский вверх ногами.

Этот мир встряхнуть пора.

Так посереди двора

выбивает пыль хозяйка

из потертого ковра,

и пылинок легких стайка —

что крупицы серебра.

Вот ударит Землю в бок

что есть силы гневный Бог —

так написано в газете,

здесь, на третьей полосе,

вот статья, читайте все,

кто богат и кто убог,

кто покуда жив на свете.

Не успеешь и вздохнуть,

пепел серенький стряхнуть

с непутевой сигаретки,

только лоб перекрестить,

только недругов простить

да прохожим возвестить

то, что Бог открыл соседке.

"Просыпаешься, вскакиваешь, натягиваешь штаны…"

Просыпаешься, вскакиваешь, натягиваешь штаны,

смотришь в иллюминатор и думаешь: вот те на!

Две огромные мертвые туши в море видны.

Да нет, не две, а четыре. Боже! Еще одна!

Выбегаешь на палубу. Куда ни посмотришь – блин,

огромные мертвые чудища, как острова!

Хоть строй на них города. Страшно думать – такой исполин

был жив и плавал там, в глубине! Приплюснутая голова,

раздвоенный хвост, плавники – огромные веера

розоватого цвета, брюхо белое, и на нем

сидят огромные птицы, не видел таких ни вчера,

не позавчера, ни в детстве. Мы не рискнем

плыть дальше средь этих трупов. Осталось одно —

ждать, пока они лопнут и снова уйдут на дно.

Какими были они? Что погубило их?

Все передохли, или там (Господи сохрани!),

в глубинах, осталась пара-тройка живых?

Если встретят нас, что сделают с нами они?

Мы узнали о них, когда пробил их смертный час.

Подобно этому наше собственное естество,

живое и мощное, скрыто глубóко в нас.

А то, что всплывает в сознании, чаще всего мертво.

"не все тебе маленький рыхлые гланды…"

не все тебе маленький рыхлые гланды

шпатель давит на язык в горло светит лампа

не все летняя простуда дачная веранда

оранжевый медведь плюшевая лапа

будет маленький зима шубка из цигейки

чугунные ворота лампа из-под арки

будет и коллекция царские копейки

царские копейки царские подарки

почтовые марки седов да папанин

серебряный рубль двадцать четвертого года

на рубле в обнимку рабочий и крестьянин

во дворе щенок неизвестная порода

будут черные гантельки чтоб росла сила

будут истребители летать быстрее звука

а дяде славе ноги война откусила

земля проглотила не подавилась сука

на протезах ботинки совсем незаметно

только стук и скрип или если приглядеться

остальное тело дяди славы бессмертно

будет вечно ходить так я думал в детстве

"Здесь ты стоишь, и не можешь иначе, и не…"

Здесь ты стоишь, и не можешь иначе, и не

можешь так, как стоишь, кажется мне.

Стоишь, выдуваешь в помятый, шестидесятых годов,

саксофон

мелодии тех же времен. Посередине клумбы грифон