Кабинет фей - [3]

— Дорогое мое дитя, — отвечала кормилица, — дух ваш должен быть так же высок, как и ваш род. Такие принцессы, как вы, должны служить примером для всех, а есть ли пример прекраснее послушания и угождения родному отцу? Обещайте же мне, что не покажете Ворчунье своего неудовольствия.

Принцесса долго не решалась, но слова мудрой кормилицы звучали так убедительно, что она все-таки согласилась быть полюбезнее с мачехой.

Она не мешкая надела зеленое платье с золотой подкладкой; ее распущенные волосы падали на плечи и развевались на ветру, как в те времена было принято. Головным убором послужил ей легкий венок из роз и жасмина, с изумрудными листьями. И так она была хороша в этом облачении, что и сама Венера, мать Амуров[9], отступила бы пред нею. А между тем на лице принцессы застыла невыразимая печаль.

Но вернемся к Ворчунье. Это безобразное создание тщательно прихорашивалось. Уродина заказала себе один башмак с подошвой на пол-локтя выше, чем у другого, чтобы хромать чуть поменьше, и подложила тряпок под лопатку, чтобы скрыть горб; вставила глаз из эмали, самый лучший, какой только смогла найти; еще и набелилась, выкрасила рыжие космы в черный цвет и надела платье из малиновой парчи на голубой подкладке, с желтой юбкой и фиолетовыми лентами. Она хотела въехать в город на лошади, прослышав, что так делали королевы Испании[10].

Пока король раздавал приказания, Прелестница, готовясь ко встрече с Ворчуньей, в одиночестве спустилась в сад, нашла маленькую тенистую рощицу и уселась на траву. «Наконец-то я свободна, — сказала она себе, — тут никто не помешает мне вволю поплакать». И она принялась вздыхать и сетовать так горько, что слезы полились бурным потоком. Собралась она было обратно во дворец, как вдруг, откуда ни возьмись, вырос пред нею паж, одетый в платье из зеленой парчи с белыми перьями, и очень пригожий лицом. Он опустился на одно колено и сказал:

— Принцесса, вас ожидает король.

Никогда прежде не видавшая этого молодого пажа, она была немало удивлена его приятным обликом, однако решила, что он из свиты Ворчуньи.

— Давно ли вы в числе королевских пажей? — спросила она.

— Я вовсе не королевский, — отвечал он, — я ваш и хочу быть только вашим.

— Мой? — удивилась принцесса. — Я не знаю вас.

— Ах, принцесса, — сказал он, — я еще не осмеливался появляться перед вами, но горести, которые угрожают вам после свадьбы короля, мешкать мне не позволяют. А я было хотел, чтобы о моей любви поведали время и те услуги, что я собирался вам оказать…

— Как, — воскликнула принцесса, — паж, какой-то там паж осмеливается говорить мне о любви! Вот предел моим несчастьям!

— Не бойтесь, милая Прелестница, — промолвил он ласково и почтительно, — я Персинет, принц, весьма знаменитый и богатством, и ученостью, так что между нами нет неравенства; а если и отыскивать его, то разве что в пользу достоинств ваших и красоты. Я часто бывал в здешних краях, но вы не замечали меня. Отныне я повсюду буду сопровождать вас, одетый как теперь, и надеюсь быть вам небесполезным.

Пока он говорил, принцесса смотрела на него, изумленная.

— Так это вы, вы, милый Персинет, — сказала она, — тот, кого я так давно желала видеть и о ком мне рассказывали столько удивительного! Как я рада, что вы хотите быть моим другом! Ну, раз вы за меня, то не страшна мне злая Ворчунья!

Побеседовали так еще немножко, и направилась Прелестница во дворец, где ее ждал конь, взнузданный и покрытый попоной. Персинет сам привел его на конюшню, и все поняли, что конь этот для нее. Прелестница уселась в седло, и, поскольку это был скакун горячих кровей, паж вел его под уздцы, то и дело оборачиваясь взглянуть на принцессу, так радостно ему было ее видеть.

Привели коня и Ворчунье, но подле коня Прелестницы выглядел он жалкой клячей, ведь чепрак прекрасного скакуна принцессы весь сиял драгоценными камнями, а на том была обыкновенная сбруя, которая никак не могла равняться с подобным великолепием. Король, занятый тысячей мелких забот, ничего этого даже и не заметил. Зато все придворные не могли налюбоваться принцессой, чья красота была восхитительна, и ее зеленым пажом, который один был красивее всех пажей вместе взятых.

И вот на полпути встретили Ворчунью, та же ехала в открытой карете, согнувшись, ссутулившись хуже любой крестьянки. Король и принцесса обнялись и расцеловались с нею. Ей подвели коня, чтобы дальше ехать верхом, но, увидев скакуна Прелестницы, она вскричала:

— Как?! У этой девчонки конь красивее моего? Уж лучше не быть мне королевой и воротиться в замок, чем позволить так себя унизить!

Король тут же приказал принцессе спешиться и просить Ворчунью оказать ей честь сесть на ее коня. Принцесса повиновалась безмолвно. Ворчунья же, и глазом не моргнув и не поблагодарив, тотчас взгромоздилась в седло, как мешок с грязным бельем; а чтоб она не свалилась, коня держали восемь дворян. Но и тут была не рада и всё что-то ворчала сквозь зубы. Спросили, что гневит ее; «а то, — отвечала, — что мне, раз я госпожа, угодно приказать держать уздечку зеленому пажу, как держал он ее, когда вел Прелестницу». Король приказал зеленому пажу вести коня королевы. Персинет с принцессой взглянули друг на друга, да промолчали. Паж повиновался, и весь двор тронулся в путь. Барабаны затрещали, трубы запели — и поднялся тут невыносимый шум да гром. А Ворчунье только того и надо: нос крючком, рот перекошен, едет и думает, что краше самой Прелестницы. Но тут вдруг нежданно-негаданно как закружится прекрасный скакун, как полетит — никому его не удержать: и понес Ворчунью. Она же, хватаясь то за седло, то за гриву, вопила во всю мочь; наконец свалилась, зацепившись ногой за стремя, а конь всё тащил ее по камням, колючкам и грязи, где она и осталась лежать замертво. Кинулись ее искать и вскорости нашли. Вся она была в ссадинах, на голове четыре или пять ран, рука сломана: никто еще не видывал невесты в столь плачевном состоянии.