К западу от заката - [20]

Первой мыслью Скотта было немного выждать и пойти за ней, но правильно ли он ее понял? Так или иначе, Шейла с ним заговорила. Может, это всего лишь часть «охоты»? Пока гости страдали от очередной речи, официанты расставляли тарелки и подавали десерт, Дотти, сидевшая напротив, наблюдала за ним. Скотт подал знак официанту, что готов выпить кофе, добавил в чашку ложечку сахара, сделал пару глотков и, извинившись, встал из-за стола. Он выждал достаточно, чтобы Шейла могла уйти, если хотела. Если же она не ушла, то они встретятся в коридоре.

Скотт прошел помост и арку из скрещенных пальм. Сзади доносились слова очередного оратора. В коридоре не было никого, кроме чистильщика обуви и женщины за сигаретным прилавком, у стены темнели таксофоны. Он прошел под люстрами к главному входу, швейцар услужливо распахнул дверь.

Снова никого. Скотт пригляделся, нет ли движения на стоянке, потом осмотрел бульвар Уилшир. Прожекторы ножницами разрезали ночное небо над красными неоновыми огнями купола «Браун Дерби»[57].

— Подать машину, сэр?

— Нет, я просто вышел подышать.

Он сделал последнюю попытку и прошел через холл к уборным, купив ради алиби сигареты в автомате. Глянул в зеркало — губы сурово сжаты, галстук перекосился. Несмотря на охватившее его до этого радостное предчувствие, теперь он был разочарован. Вечер, суливший начало чего-то важного, кончился, не успев начаться.

Дотти заметила, что он вернулся, но ничего не сказала. Скотт открыл пачку «Рейли» и закурил. Специально ли девушка его распалила? Может, она просто кокетничала? Он был заинтригован — ведь она помолвлена. Может, она решила позволить себе напоследок шалость, безрассудный порыв и для этого выбрала его?

Оставалось высидеть последнее выступление и дождаться начала танцев, но теперь в них не было никакого смысла. Скотту захотелось домой — забраться под одеяло и уснуть прямо в смокинге. Вместо этого он допил остывший кофе и стал дожидаться конца вечера, размышляя о том, когда увидит Шейлу снова.

«Поздравляю с днем рождения! — написал он Зельде. — Пусть дни, когда тебе становится лучше, случаются чаще, и пусть они приносят радость. Надеюсь, тебе понравилась посланная пастель? Помню, как тебя восхитил Редон[58], сияющий в темноте одного из дальних залов в Лувре. Если она закончится или ты захочешь для творчества что-то еще, то знай, пастель я купил с запасом, так что смело пиши. У меня все хорошо, как раз приступил к работе. На днях побывал (пришлось) на приеме в «Коконат-Гроув» и вспоминал, как мы проводили там ночи напролет. Если бы я сам не знал, сколько лет прошло и что по залам бродят наши же призраки, сказал бы, что там ничего не изменилось. В тихий день у океана все тот же цвет твоих глаз. Надеюсь, Скотти навестит тебя и заглянет в Монтгомери, прежде чем приехать ко мне. А если позволят господа Голдвин и Майер, я вернусь в сентябре, так что мы сможем понежиться несколько дней на море. Знай, я часто и с нежностью вспоминаю о тебе, и веди себя хорошо в своем светлом и уединенном убежище. Только твой, Додо».

«Янки в Оксфорде»

По утрам Скотт вставал в пять. Ему нравилось начало дня, тишина «Садов» после хмельных гулянок, нарушаемая только журчанием фонтанов и пением птиц в живой изгороди. Годами он видел, как омут Голливуда затягивал его друзей с Восточного побережья, наполняя им карманы, но иссушая благородные устремления. Не меньше денег в этом была виновата жара, когда весь город одурманивала субтропическая дремота. После смены в «Железном легком» даже Скотт мечтал усесться у бассейна и побездельничать. Благодаря членству в гильдии и прочим заслугам и Дотти, и Бенчли, и Сид могли себе позволить праздность, но Скотту все еще нужно было продавать рассказы, чтобы платить по счетам.

Он решил, что будет вставать рано и работать на себя, пока голова свежая. Только он не учел, что уже много лет не спал нормально — побочный эффект колы и курения. Их с Зельдой кровать пылилась на складе в Балтиморе, мыши в ней наверняка уже свили гнездо… Чтобы заснуть, Скотт глотал на ночь две таблетки намбутала и несколько чайных ложек хлоральгидрата. А утром, стоя у шкафчика с лекарствами, запивал водой пару таблеток бензодрина, без которого не мог отойти от снотворного. Потом он брился, принимал душ и, насвистывая мелодии собственного сочинения, надевал костюм, словно собирался выйти на работу. Однако, выпив кофе, пиджак он вешал на стул, сам садился за кухонный стол и начинал писать.

Следующие три часа Скотт работал из рук вон плохо, торопился, в отчаянии поглядывал на уродливые часы над раковиной, однако каждое утро была готова хоть пара страниц. Иногда они выходили слабенько, но у него был наметанный глаз и терпение. В дело шло все, как и у его бабушки, когда та готовила кровяную колбасу. А если сцена выходила неудачной, он записывал лучшие строки в блокнот на будущее.

Если он и мог еще чему доверять в этом мире, то только своему чутью. Если бы талант ему изменил, как это произошло с Эрнестом, то уж не от того, что его не использовали в полной мере, а как раз наоборот. Так ему думалось иногда по утрам, когда сердце колотилось от слишком большого количества выпитого кофе. Он тренировался, подобно атлету, день за днем, и верил, что придет время, когда сможет показать себя во всей красе. Он готовился к этому еще с армии и даже в те времена, когда стал терять Зельду. А теперь, оставшись один, не видел ни конца, ни передышки. Он боялся, что умрет с карандашом в руке, не дописав предложения, и оставит дочери долги. Работа на тихой утренней кухне была своего рода покаянием, прогоняющим страх. Пока он работал, это помогало; стоило остановиться, как снова наваливался мир со всеми его проблемами, и именно поэтому Скотт продолжал писать. Он был писателем, и ему требовалось лишь немного таблеток, чтобы разогнать кровь.