К вопросу о спасении котиков - [2]

А сама к шкафу направилась, где у неё сейф с деньгами. Крепко, стало быть, нашло на бабку. Сейчас кошечкам отломится. Но что с ней спорить? Её деньги, собственные, ветеранская пенсия да приварок малый за порчу и гадания. Она до сих пор работает. Говорит, «для ощущения жизни»…

И тут я понял.

Я на дар не жалуюсь. Наследственность богатая, учителя хорошие были. Но я по большей части со злобными мертвяками дело имею, а от них не запах — вонища. Тонкий нюх у меня поотбит малость. Бабушка же работает ювелирно. Силы уходят, так берёт сложностью. Опять же, годы, опыт немалый, чутьё на людей и всё, что около них крутится… Неспроста она решила с места сорваться. Кошек она действительно любит, но не только в них дело. Загадку почуяла бабушка, заинтриговало её что-то, увлекло. Учуяла она в Серёженьке след занятный. А раз так… Благое дело развлечь старушку. Может, по пути и научит чему.

Вот так я в здравом уме и абсолютно трезвый ввязался в спасение кошечек.

Спустились мы в подъезд, вышли на улицу. Темно уже. Тучи обложные, вот-вот польёт. Серёженька прошёл мимо меня — и шагает дальше, во тьму внешнюю. Я его за куртку поймал.

— Куда?

Он обернулся и смотрит. И я на него смотрю. Неоновая вывеска магазинная на Серёженьку голубым светит, холодного оттенка, а от Серёженьки свет жёлтый отражается, тёплый. Мне аж не по себе стало.

— В метро, — говорит Серёженька.

— Какое метро? Иди в машину садись.

Признаюсь, мелькнула мыслишка его и правда в метро отправить. Пусть бы адрес сказал, я бы бабушку подвёз. Не радовала меня перспектива Серёженьку в машину сажать. Машина под меня и родню зачарована и воспитана, насосётся от него эманаций посторонних, ещё чудить начнёт. Но бабушка его окликнула и к себе поманила. Я решил: ладно, если и вправду Серёженька косячить станет, бабушка его поправит.

Он встал и смотрит на машину.

— Ух ты, — говорит. — Это ваша?

— А чья же?

— Не знаю… Может, служебная?

Я только головой покачал.

Сели, поехали. Недалеко оказалось. Приют у них в жилом доме, на первом этаже, квартира трёхкомнатная. Дом новый. Видно, расселялся клоповник какой-то, так и квартиру получили. В ночи окна светятся. У соседей — просто электрическим светом, а у них — и Светом ещё. Аура золотая, звёздными гребнями ложится, белые лучи метров на сто пробивают. Это красиво, если со стороны смотреть. Но я, пока парковался, зубами скрипеть начал. Старые раны разнылись. Бабушка вздохнула, погладила меня по загривку — прошло. «Ладно, — думаю, — хоть за бабушку беспокоиться не надо».

Консьержа в подъезде нет, на охране не стоит, замок хилый. Я прощупал слегка насчёт заклятий, осторожно, чтоб не обжечься. Заклятий тоже не клали. Но это меня уже не удивило. Если через стенку такой концентрат Света пылает…

Серёженька тем временем приободрился, расцветать начал. Я — наоборот.

Вошли в квартиру. У меня уже виски ломит. Обои советские в цветочек, мебель — лом из семидесятых, аура золотая — на всём, отовсюду, везде. Так не бывает, если от ума чаруют. Так — только когда само. «Мрак, — думаю, — мрак и жмуры!» Это называется: попал. Лучше б и в самом деле мрак и жмуры были. Чувствую, после этой квартиры мне огнём отчищаться придётся. Не самая приятная процедура.

Кошки понабежали, конечно. Одна на Серёженьку взобралась, две — на бабушку. Кошкам — им всё равно, где Тёмный, где Светлый. Им энергия с любым знаком годится.

Здороваются с нами из кухни. Сидят там три девы в затрапезном, чай пьют. Одна берегиня, другая ясновидящая, третья говорящая языками зверей и птиц. Зыркнули на нас… как и полагается девам такого звания зыркать на ведьму и колдуна в полный рост. От меня оружейной смазкой и некромагией во все стороны разит, а от бабушки — вообще массовыми убийствами. Поэтому она всегда ветеранское удостоверение с собой носит и с демоническим хохотом его предъявляет.

— Тут мы живём, — Серёженька улыбается лучезарно. — В смысле, кошки. Приют Ульянин, а мы с Машей и Нелли помогаем ей.

Ульяна, я так понял, говорящая языками. Из трёх подружек самая красивая: глаза зелёные, листвяные, коса пшеничная. Нелли — берегиня, как все берегини, толстуха. Маша — ясновидящая, скелетина бледная, глаза в пол-лица… Так. Стоп.

А Серёженька-то у нас кто?

— Очень приятно, — говорит бабушка. — Я — Ирина Константиновна, а это правнук мой, Коля. Уж простите за прямоту, но Серёжа сказал, проблемы у вас?

Две кошки с неё слезли, следующие две забрались. Девы смотрят подозрительно, но кошкам верят. Кошки врать не будут.

— В дальней комнате карантин, — говорит Ульяна. — Те коты, что здесь — уже подлеченные.

Бабушка согнала с табуретки толстого кота, уселась и говорит:

— Прямо скажу вам, девочки, ведьма я и лет мне уже сто. Трудно мне сквозь вашу ауру смотреть. Но когда Серёжа у меня ремонт делал… пытался… почуяла я нехорошее. Дайте мне на карантин посмотреть. Там темнее должно быть. Мне сподручней.

Тут я запутался.

Смотреть через концентрированный Свет почти невозможно, да и не нужно. Ничего не различишь, только глаза обожжёшь. На такие случаи у нас другие методы имеются. Живой Свет, как всё живое, дышит… Стою я в прихожей тихо, как мышь мёртвая, тошнит меня, честно сказать, и укачивает, башка разламывается, но слушать — слушаю. Ясно различаю: что-то вроде хрипов в лёгких, как при бронхите. На кого-то в приюте потворено. Может, потворено на сам приют, но так делают редко. Значит, на одну из дев? Серёженьку я без этой сволочной ауры видел, понял бы.