К вопросу о миражах - [126]

Петрович, как сразу окрестил его Егор, сразу произвел на него приятное впечатление своей неторопливостью, рассудительностью и спокойным тоном общения. Петрович был глубоко набожным человеком, соблюдал религиозные посты, чтил божественные праздники и ежедневно молился, не обращая внимания на удивленные взгляды Егора.

Долгими беседами с Петровичем Егор стал проникаться идеями христианства, и особенно ему запомнился их первый разговор.

Иван Петрович медленно, с расстановкой говорил о том, что христианство есть истина о Боге и мире, человеке и о его жизни. И сущность христианства — в тайне самой личности Иисуса Христа, в единстве человека и Бога. Егор с удивлением слушал слова Петровича, что христианство сформировало идеал любви к Богу и всем людям и что учение о любви к ближним и любовь к врагам — это принцип христианства. Человек как бы перестает быть жестоким, так как любовь к себе подобному — это путь к истинной свободе.

Как говорил Петрович, любовь преобразует человека; любящий радуется, а ненавидящий страдает и умножает зло. Сказанные Иваном Петровичем слова буквально впились в мозг Егора, и он несколько дней ходил отрешенный от всего будничного, в мыслях повторяя эти нехитрые постулаты.

С каждой такой беседой Егору хотелось больше узнать о тайнах христианства, он ждал каждой минуты общения с Петровичем во время редких перерывов в их работе. Петрович рассказывал о том, что в христианстве выражено равенство между Богом всех людей, грехи которых искуплены кровью Христа. В связи с такими представлениями вера в бессмертие стала догматом христианства, а для спасения требовалось покаяние, которое приходит путем принесения в жертву своей души.

Петрович особо выделял, что с позиции христианства не может быть человека, насквозь испорченного, и всегда есть надежда на возрождение, достигаемое покаянием.

— Покаяние очищает душу от греха, — повторял не один раз Петрович, смотря в широко расставленные и где-то испуганные глаза Егора.

Тот, в свою очередь, не скрывая ничего, рассказывал Петровичу о своей прошлой непутевой жизни, со всеми ее пороками и злоключениями, и та жестокость, которая скопилась в его душе, постепенно таяла, освобождая место спокойствию и смирению. И не один следователь не смог бы так войти в его душу и простыми понятными словами объяснить смысл греховности совершенных проступков и осознания пути совершения поступков праведных.

Егор стал понимать, что искреннее раскаяние — это, прежде всего, переоценка событий, осознание своего греха, желание с ним справиться, и покаяние делает человека более свободным.

Еще Петрович иногда цитировал рассуждения уважаемого им русского философа Николая Бердяева, который утверждал, что человек — существо греховное, нуждающееся в искуплении своего греха, и единственное, что от него требуется, — это смирение.

— Запомни, Егор, — говорил Петрович, — для твоего преображения необходимы собственные усилия во имя преодоления всего плохого, что накопилось в душе, а Бог как творец всего видимого и невидимого укажет тебе путь спасения и направит тебя по истинно правильному пути.

Все четыре года, проведенные с Петровичем, изменили Егора, и из жестокого и циничного человека он постепенно превратился в задумчивого и смиренного, готового помочь слабому и немощному. Когда Петрович выходил на волю, он дал Егору свой адрес и сказал, что тот может на него положиться, если будет трудно, и поможет. Они расстались как братья, Егор очень переживал уход Петровича и даже отчасти замкнулся.

В бараке жизнь шла своим чередом, на косые взгляды Калмыка Егор не обращал внимания, хотя тот своим видом показывал, что не забыл обиду, и один раз в разговоре тот как-то сказал, что они еще «встретятся».

Как-то вечером Бурый отозвал Егора в сторонку и тихо сказал, что получил маляву, в которой было написано о расстреле в Москве Князя и его братвы. По этому случаю они накатили по кружке чифиря, помянули Князя и больше о нем никогда не вспоминали.

Однажды вечером Егору приказали явиться к заместителю начальника колонии майору Будько. Когда Егор зашел в кабинет и по форме представился, он увидел заплывшего жиром человека, сидящего за столом. Показывая всем видом, что здесь он самый главный, майор Будько с хозяйским апломбом проговорил:

— Ты, Воронов, у нас на хорошем счету, не бузишь, исполнительный, думаю ходатайствовать о твоем условно-досрочном освобождении, ведь ты уже половину срока отсидел. Но есть одно условие: будешь сообщать мне обо всем, о чем говорят в бараке, не готовит кто-либо побег и главное — каким образом Бурый получает малявы с воли…

Егор не ожидал услышать такое, но собрался и выпалил:

— Гражданин начальник, я сявкой не был и не буду, делайте со мной что хотите…

Не ожидал майор Будько услышать от смиренного заключенного такое, разговор явно не получался, и тогда он, уставившись на Егора, процедил:

— Иди, но я это запомню…

На следующий день Бурый подозвал к себе Егора и пожал руку:

— Молодец, Ворон, уважаю, земля слухами полнится, открыто ты послал этого жирного борова куда подальше. Учти, тот не прощает такого, но не бойся, я тебя не дам этим волкам на съедение.