К Вашим услугам, государь - [25]

Объяснив ей, что Манон с дядей с тракта свернули и ни в какую. Хельветию не поехали, он вынужденно дал согласие путешествовать вместе. Эделия совсем растерялась, но о возвращении к мамочке и слышать не желала. К лучшему это выходило или к худшему — понять было трудно. С одной стороны, можно было радикально сменить легенду, перерядившись, к примеру, семейной парой едущей в святые ватиканские места вымаливать у мощей святой Лукреции отверзти ложесна… Нет лучше укрытия, чем в толпе паломников… С другой стороны, явный проигрыш в скорости и боеспособности, да еще необходимость подтирать сопли обрадовать не могли никак. А главное было — понять всю многоходовую комбинацию, вот что самое трудное. Руперт подавил вздох, вспомнив родное поместье, крестьянок попроще и побокастее, собственные погреба, охотничьи угодья… и длинно, витиевато и грязно выругался. Про себя.

24

13 июня, в течение дня

Просторный, как сарай, экипаж, в котором с комфортом расположились принцесса Манон и высокородный дюк Эллингтон, трясся совершенно не там, где предполагали стратеги и тактики дворцовых интриг. Вокруг щебетали пташки, изумрудно сияла трава и суровые хвойные растения предгорий Альп уступили место липам, каштанам и кипарисам. Карета приближалась к солнечной Италии.

На козлах рядом с кучером в ливрее сидел совершенно просветленный Карл Лотецки. Они неторопливо беседовали. Точнее, беседовал кучер, а Лотецки пребывал в состоянии, максимально приближенном к блаженству и слушал вполуха, тем более, что кучер бубнил уже давно, перемежая придворную хронику подробными бюллетенями роста цен на твердые и мягкие корма для скота, урожайность виноградников и падение нравов у современной молодежи. Жужжали шмели, что сильно резонировало с его монологом и окончательно сбивало на сон.

— Вот и говорю я, господин дохтур, дело-то сумнительное, как же без папского благословения, чтоб брат с сестрой венчались. Хоть и двоюродные они, а все ж родня. Тут какой хошь святой отец призадумается, свершать обряд или нет. А ежели сам Папа благословение даст, да еще, стало быть, какую грамотку писаную, тут уж чего… Вот и едут они, потому как венчаться-то надо, дело-то молодое, да и невеста больно завидная, можно и упустить, тогда свисти в кулак со своими имениями да вассалами бестолковыми…

«Какими вассалами», — подумал Лотецки, он-то еле слушая, думал, что кучер талдычит про какую-нибудь дочку мельника и сына местного кузнеца, а выходит, это посерьезнее дела…

— Кто чей брат-то, кто венчается с сестрой, что ты лопочешь, любезный, не возьму в толк, — пробурчал он.

— Ну как же сударь, ведь я вам всю дорогу толкую: сын благородного господина нашего дюка Эллингтона, молодой Фемистоклюс, он ведь ее высочеству принцессе Манон кузеном изволит доводиться! Потому дюк Эллингтон — брат Его Величества, а прекрасная Манон, да будет она благословенна — Его Величества единственное дитя. А как промеж них горячая любовь замечена и Его Величество высказался не против, то господин наш дюк и поспешил в Рим, дабы сам Папа рассеял сомнения в законности сего брака. А то не ровен час — просватают принцессу за заморского прынца какого или там короля, и пиши пропало… Оно конечно, может король иноземный и покруче будет жених, чем Фемистоклюс наш, да ведь свое дитя, не чужое… Ну, а Манон принцесса едет в Рим навестить свою достопочтенную маменьку, каковая маменька пребывает там в монастыре кармелиток, дабы солнцем южным да купаниями укрепить слабогрудие и малокровия избавиться…

Кучер журчал, не останавливаясь, но Лотецки больше не слышал его. Оцепенело сидел он на ставших внезапно жесткими козлах, не жужжали шмели, солнце задернулось кисеею туч и по спине пробежал тоскливый озноб.

25

13 июня, 11 часов утра

Прибытие Фихтенгольца к порядком уже ему поднадоевшему дому под красной крышей сопровождалось любопытным звуковым оформлением: криками подвергаемых жестокой порке слуг со стороны полуразрушенной конюшни, возмущенным ржанием непозавтракавших коней оттуда же, пением дурака, чьи куплеты были грустны и негромки, зато «Элон-алле, тра-ля ля-ля» выходило весело и пронзительно, визгом Строфокамиллы, стремительно перемещающейся где-то в глубине дома, и, наконец, звуком разбиваемой посуды.

«Звона не слышно, — благодушно подумал недавно отобедавший Фихтенгольц, дешевку бьет, значит, пока ничего страшного». Это же подтверждал и вид Вербициуса, лично отворившего Фихтенгольцу ворота. Вербициус откровенно и нагло ухмылялся.

— Ну, рассказывай! Подрались, что ли? — Фихтенгольц не въехал во двор, но пригнулся и осторожно рассматривал окна дома. — Где фон Мюнстер? Да выйди же сюда, ни к чему мне с ним встречаться!

— Сбежал! — радостно сообщил Вербициус и чуть ли не подмигнул Фихтенгольцу. — Сбежал еще до рассвета!

— Это скверно… — Фихтенгольц выпрямился в седле и подал коня вперед. — Надо было его еще попридержать… Впрочем, ладно, и так уже достаточно, все должно получиться. Но меня-то зачем звать? Она думает, я помчусь его поворачивать?

— Нет! — Вербициус просто сиял. — То есть, да! Но дело не только в том, что он сбежал! Он не один сбежал!