К сердцу Африки - [20]

Состриженные волосы предаются земле. Волосы пророка Магомета были священными, поэтому с волосяным покровом каждого мусульманина следует обращаться с подобающим уважением.

Наконец бритье закончено. Небрежно, словно это не двухнедельная зарплата носильщика, которую он получил в виде аванса, Ниму достает новенькие хрустящие банкноты и отдает их парикмахеру. А потом отправляется домой. Он идет по улице, не глядя по сторонам, и у него такое надменное выражение лица, словно он владыка всей Убанги.

Машинально он проводит рукой по макушке и наслаждается совершенно новым ощущением, которое возникает от прикосновения к чисто выбритой голове.

Парикмахер вопросительно смотрит на меня, но я отказываюсь от обслуживания по классу «люкс», так как предпочитаю путешествовать бородатым и волосатым.

Томмасси осторожно постучал в дверь дома, где жил Ахмед аль-Рашид. Дверь распахнулась, и, когда аль-Рашид увидел, кто к нему пожаловал, он обрушил на пришельца целый поток ругательств.

— Как у тебя хватило наглости явиться сюда и просить руки моей дочери? Ах ты, жалкий осел, щенок ты паршивый! Он, видите ли, готов отдать душу за мою дочь! Но кому нужна твоя мерзостная душа? Никому, никому в целом мире! И запомни, навозный жук, что не видать тебе моей дочери как ушей своих.

Дверь захлопнулась перед Томмасси с таким грохотом, что на него посыпалась штукатурка.

Томмасси стоял как парализованный. Трижды он брался за дверную ручку, и трижды рука его бессильно повисала вдоль тела. Наконец он поплелся домой, уступая дорогу даже бездомным собакам и деловито похрюкивающим свиньям.

Он вошел в дом и тихо прикрыл за собой дверь. (Она висела только на одной петле и в любой момент могла свалиться, так что следовало соблюдать осторожность.)

Его жена спала, звучно похрапывая. В доме царил страшный беспорядок, все было разбросано, нигде не было никакой еды! Последнее обстоятельство было той самой каплей, которая переполнила чашу его терпения. Томмасси круто повернулся на месте, выбежал из дому и так хлопнул за собой дверью, что петля сломалась, дверь с шумом упала, а жена его проснулась. Но Томмасси отпихнул ногой двух черно-белых свиней и помчался в штаб-квартиру нашей экспедиции, где изъявил желание стать носильщиком. Ему тотчас же выплатили аванс, и он решительно зашагал к дому Ахмеда аль-Рашида. В руке Томмасси сжимал маленький кожаный мешочек. Именно этот мешочек давал ему уверенность и силу, служил твердой гарантией того, что Ахмед аль-Рашид непременно примет его, и не только примет, но и отдаст ему дочь.

Томмасси, как ураган, ворвался в дом аль-Рашида, и тот уже было открыл рот, чтобы снова обругать его, но, увидев кожаный мешочек, которым жених победоносно размахивал в воздухе, благоразумно замолчал. Аль-Рашид сразу сообразил, что на этот раз Томмасси может отдать за невесту нечто более вещественное, чем свою бессмертную душу.

— Дружище, если я не ошибаюсь, тебе нужна еще одна жена? — сказал аль-Рашид. — Мою младшую дочь, самую красивую девушку во всей округе, ты сможешь купить очень дешево.

— Мне не нужна дешевая жена! — закричал Томмасси. — Мне нужна жена, которая умеет работать.

— У тебя есть деньги? — осторожно осведомился аль-Рашид.

— Есть, — твердо ответил Томмасси и бросил мешочек с деньгами на стол перед аль-Рашидом. — Я покупаю твою самую сильную дочь!

Йоханнеси шел по главной улице Форт-Аршамбо. Шел очень целеустремленно. Возле духовной миссии он немного замедлил шаг. «Может быть, надо пожертвовать пару монеток на дело господне? — подумал он, но тут же отогнал эту мысль, добавив про себя: — К черту!»

Он снова прибавил шагу и скоро очутился перед питейным заведением Энголы.

«Конечно, ислам — это прекрасно, но ведь у христианина тоже есть свои преимущества. И лучше хотя бы изредка выпивать, изменив учению аллаха, чем вообще никогда не пить…»

Йоханнеси постучал, и в окне показалась заспанная физиономия хозяина. Он не привык, чтобы посетители будили его ни свет ни заря.

— Ты с ума сошел? — раздался хриплый голос. — Приходи вечером: помоешь посуду — и я дам тебе допить то, что останется в стаканах.

— Допить то, что останется! — взревел Йоханнеси. — Сам допивай, а я хочу красного вина и пива. Хочу сейчас!

— Убирайся!

— Я заплачу и за вино, и за пиво, — снова закричал Йоханнеси, размахивая в воздухе целой пачкой денег.

Энгола даже рот раскрыл от изумления. Он зажмурился ц сначала не хотел верить своим глазам, но тут же сорвался с места и открыл двери бара. Потом он поставил на стол красное вино и пиво и сделал из них коктейль, который, вероятно, мог бы свалить лошадь, но ведь все дело в привычке, а для Форт-Аршамбо это своего рода национальный напиток. Когда его пьешь, такое ощущение, будто тебе вдруг нанесли мощный удар дубиной по голове, а на другой день — несколько ударов послабее.

— Еще пару стаканчиков! — приказал Йоханнеси.

— Слушаюсь, — ответил Энгола, которому Йоханнеси тоже предложил выпить. Сегодня Йоханнеси был воплощенная щедрость.

Две дамы, довольно часто наведывавшиеся в это заведение, сонно переступили порог. Они были страшно толстые, примерно в два обхвата каждая, что, впрочем, вполне соответствовало здешним представлениям о красоте. Дамы уселись на стулья, которые тотчас же исчезли под ними.