– Может, тоже фатерку подыскивала…
– Граф Кирила! Не заговариваетесь ли?..
Имя Григория Орлова с уст этой женщины больше не слетало.
А гнев счастливо пропадал. И Екатерина вдруг сама приезжала на Мойку, как бы случайно, без эскорта. Всегда неожиданно и всегда без предупреждения. Но надо же – ливрейные слуги еще у подъезда склонялись в поклоне, навстречу выходил улыбающийся хозяин, в гостиной уже в полном параде был накрыт стол, и ей оставалось только удивляться:
– Кирилл Григорьевич, да как же вам удается узнавать о моих проделках?
– Уж так, Екатерина Алексеевна. Из почтительной любви к моей гостье.
Тоже слова, не обижающие слух. Не будешь же распространяться о том, что скороходы у него отменные, а на ее собственном каретном дворе дежурят еще гетманской выправки казачки…
Обед проходил в легких и веселых шутках, нагоняющих аппетит. Взаимной игривости предовольно, всегдашнего словоизлияния предостаточно, но о Малороссии?..
Даже на дому о ней не было ни слова.
В 1775 году Двор отправился на целый год в Москву – для празднования Кючук-Кайнарджийского мира. Изгнанная за Дунай и оставившая всякие мысли о Крыме – Турция у ног Российского трона молила о пощаде. Это ль не победа!
Это ли не повод всему Петербургу двинуться в Москву? Зрелище грандиозное само по себе. Сенат, Синод, Адмиралтейство, военные ведомства, правительственные чиновники, многочисленные послы со своими посольствами, даже богатейшие купцы и заводчики, вроде братьев Демидовых, графы, князья, генералы, уцелевшие от старости фельдмаршалы – несть числа увешанным гербами каретам, сопровождающим их рыдванам, коляскам, грузовым телегам! Каждая карета тащила за собой обоз челяди и ломовых извозчиков, ибо со времен еще Петра Великого повелось, Елизаветой продолжилось: все возить за собой из столицы в столицу. Кресла, диваны, столы, зеркала, комоды, карликов, собачек, шубы и одеяла, иконы и люстры, столовое серебро и ночные горшки, даже провизию – будто Москва без хлебов сидела. Половина добра ломалась и терялась по дороге. Столы и комоды не влезали в московские двери – знали, что простенки выламывать будут, а все равно везли. Обочины Московского тракта были завалены брошенной утварью, колесами, оглоблями, искрошенным стеклом, поломанными экипажами и дохлыми лошадьми. Как казаки ходили в поход о дву-конь, так и чиновный Петербург поспешал, на перемену лошадей не надеясь. Где их наберешься для такой орды? Путевые станции брались штурмом, как при движении Дунайской армии, а порядка здесь было еще меньше, чем на военных дорогах. Ибо ни Румянцева, ни Потемкина во главе, один дурной крик:
– Пади-и!… Пади-и!…
А куда уж дальше падать? Разве что в придорожную канаву…
Кто впервые пускался в такой правительственный вояж, тот не чаял и живота своего сохранить. Ну а кто привык таскаться из Петербурга в Москву и обратно, тот мог спокойно полеживать на подушках кареты. И главное, не толкаться средь мелкого чиновничества, следовавшего за своим сановным хозяином.
Фельдмаршал Разумовский, он же по-прежнему и шеф-командир Измайловского полка, дорогу себе в этом нашествии прокладывал с помощью верных измайловцев, да и не замечал того: они врубались в любой генеральский или министерский поезд, а квартирмейстеры захватывали самые лучшие березовые опушки и неистоптанные лужайки. Поспорить могли только Румянцев-Задунайский да нынешний фаворит Потемкин, нареченный Таврическим. Но первый после дунайских походов пребывал в великих болезнях, а второй своим ходом следовал из Тавриды прямиком на Москву. Так что мало кто решался заступать дорогу фельдмаршалу Разумовскому. Кто его знает! То ли он в опале, то ли в самом ближнем окружении Императрицы…
Она тронулась чуть позже этого обозного авангарда и нагнала поезд Разумовского уже недалече от Москвы. Фельдмаршал, как водится, стоял у своей кареты со шпагой наголо и со всеми ординарцами. Екатерина ласково поманила пальчиком:
– Мой фельдмаршал, да вы хоть куда!
– Куда прикажете, ваше величество! – отсалютовал он шпагой истинно молодецки.
– Пока приказываю – ко мне в карету.
Он опустил шпагу и, едва успели выскочить на лужок сопровождавшие фрейлины, полез в пропитанную духами карету.
– Уф, ваше величество… – коленопреклоненно припадая к ручке, не слишком церемонился.
Да и какие церемонии на коленях, хоть и в огромной карете, да не во весь же рост.
– Садитесь, Кирилл Григорьевич, ради бога садитесь! Право, своей возней вы развалите мои дорожные стены. Еще и заколете, как овечку!
Он запоздало бросил шпагу вниз, одному из ординарцев, и кое-как умостился на подушках.- Ну, наконец-то, – по-дружески рассмеялась Екатерина. – Вы еще влезаете в карету?
Разумовский отдувался, пока не понимая насмешливого, покровительственного тона Екатерины.
– Да полноте, Кирилл Григорьевич, – положила она свою аккуратную, затянутую в белейший шелк ручку на его растопыренное колено. – Куда денешься, все мы толстеем… – Вздохнув, поворотилась под дорожной ниспадающей накидкой – нечто вроде распашного плащика.
Кажется, и себя к этой породе вольно или невольно причислила…
Разумовский несогласно, искренне запротестовал:
