– Екатерина Алексеевна… свет наш негасимый!… Как вы можете так о себе думать? Выбросьте из головы это «мы». Может быть только – «вы»… Разумовский… иль кто там другой! Я рассержусь на вас… уж простите…
Этим мыканьем, выканьем он переходил всякие границы, но что с него возьмешь? Если и за более дерзкие мысли не решилась усадить в Шлиссельбург – так сейчас-то дальше кареты куда усаживать?
Екатерина плотнее запахнула накидку, как бы ужимая и свое раздобревшее тело.
– А ведь нам предстоит еще к Троице сходить. Пешочком! Не осрамимся, Кирилл Григорьевич?
Он привык к решительным переменам ее характера, но все-таки воззрился широко открытыми глазами:
– Пешо-очком?.. Тут веселый смех:
– Да разве вы не ходили, Кирилл Григорьевич? С нашей бесподобной Елизаветой Петровной?
– Вроде хаживал, – прежним гоголем вздернул он плечи. – Если пригласите, сочту за благость, Екатерина Алексеевна.
– Ах, друг мой смешной!… Да не видите – я уже вас пригласила. А пока – в путь. Достославную победу праздновать!
– В Петровском-то по старой памяти остановитесь?..
Он как великой милости просил. Екатерина поняла:
– Ну, как откажешь вам, Кирилл Григорьевич? Да только ненадолго. Попутно. Герой Тавриды, поди, целый полк приведет, боюсь, и Головинский дворец всех не поместит.
Ясно, что не будет, как перед коронацией, целыми днями гостить…
– Я рад, ваше величество, и тому, что вы пообещали. Прикажете готовить встречу?
– Не приказываю – прошу… по старой памяти, Кирилл Григорьевич.
– Тогда скачу, лечу поперед вас!
Он приложился к вздрогнувшей ручке и выскочил на дорогу, крича своим:
– Коней! Лучших! Налегке!
Карета, освобожденная от лишних вещей и запряженная свежим шестериком, сорвалась с места под оглашенное хлопанье бичей.
Такой бешеный шестерик не могла нагнать и Государыня.
Кроме обычных приготовлений, еще надлежало упрятать куда-то Софью Осиповну, отправленную ранее в Петровское. Екатерина наверняка не захочет с ней встречаться.
Слава богу, и в Москве, и в Подмосковье было немало домов, оставшихся от старшего брата. И пяток Софьюшек спрячешь. Государыня… она же и Екатерина Алексеевна… по старой памяти в гости грядет!
До самого последнего дня Кирилл Разумовский не очень-то верил в богомолье Екатерины Алексеевны. Конечно, ее прошлое протестантство давно улетучилось из души, и тело напиталось стойким русским духом; конечно, живы были в памяти пешие походы с незабвенной Елизаветой Петровной, восторг при виде людских толп, двумя шпалерами падающих ниц при виде шествующей Государыни, но… Это ж не коронация, не память о великом строителе Петербурга, не воскрешение его царственной дочери. У Екатерины все было иное. Даже поздняя любовь к утехам женской жизни… Разум, душа и тело жили как бы порознь, в триединство не соединялись; над всем властвовал неукротимый разум. Власть! Власть! Даже над покорителем Тавриды. В приливе женской благодарности можно дать титул «Таврического», но при малейшем неудовольствии ожечь окриком: «Не забывайся!» Иначе чем объяснить, что перед самым выходом в этот пеший поход в тихое Петровское нагрянул сам виновник исходившей пирами Москвы?
– Нет, Кирилл Григорьевич, с турками легче! – едва оставив свою небольшую свиту в приемной зале, покорно побрел за хозяином дома внутрь апартаментов.
Так и просидел до того времени – время, конечно, зря не теряя, пока прискакал курьер с известием: Государыня выступает! Ни слова более. Екатерина знала, разумеется, где сейчас пребывает герой Тавриды и задунайских походов, но в свой поход его не пригласила. Она лучше его представляла, как нелепо будет выглядеть импозантная фигура генерала на пыльной Яро-славке, – и «не пожелала того». Потемкин с невольным извинением сказал Разумовскому:
– Не судьба, Кирилл Григорьевич, попировать нам где-нибудь на ярославском бивуаке. Но вы идите. Для вас это – поход в Малороссию. Разведку боем я сделал – штурмуйте крепость. А я помогу. И не я, Потемкин, буду, если не закреплю победу!
С этой мыслью и вышагивал фельдмаршал, своим-то видом тоже не походивший на богомольца, по знакомой Ярославке. Который уж день. С ума сойти можно!
Но с ума никто не сходил, не сошел и он. Ибо с умом великим была сама Екатерина. Она не пылила столь бесшабашно по Ярославке, как Елизавета Петровна. Довольно и того, что на выходе из Москвы. На подходе к очередному подорожному храму. На отворотке к знакомому Раево. Там уже стояли шатры. Дымились костры. Дорога к Петровскому шла через Раево. А Екатерина «шла» в удобной «царской» карете, из которой выходила загодя, как и всегда, при виде ликующей толпы. Кто мог ее столь непринужденно сопровождать, как не граф Разумовский? Неслышно, невидно, на полшага позади, но всегда под правой рукой. Если не нужно – в бессловесности, а если нужно – будь добр, отвечай:
– Как поуляжется гвардейская пыль, и прогуляться ведь можно?
– Можно, если изволите, ваше величество.
Приветственные крики? Да, да, надо уважить величественной улыбкой. Но по взмаху ее одетой в черное ручки они стихли. Да, да небольшой отдых в походном кресле. Чего всем топать кругом да около? Конногвардейцы удалились кормить лошадей. Камеристки свернули молебный плат – до нового явления народу, и Екатерина кивнула, поднимаясь:
