К отцу - [53]

— Я сказал: ты голова, дядя Лукьян.

— Видала?! — Обрадовался Родимушка, бодро встряхиваясь и даже пытаясь вскочить. — Слушай, что твой сынок Серега про дядю Лукьяна говорит! Ну вот. Ему с высоты виднее. Го-ло-ва!

Он так и не смог вскочить, только стол толкнул, на нем зазвенели рюмки.

— Не делай землетрясения, дядя Лукьян, — сказал меньшой. — А ты, мама, садись. И прямо в кофте, зачем снимаешь?

— Но ты подтверди, подтверди, Серега, — потребовал Санаткин. — Голова, а?

— Так я же сказал: голова. Голова, Лукьян Макарыч. Правда, не всегда попадаешь в цель.

— А что такое, Серега? — встревожился Родимушка.

— Зачем ты матери про кольцо наплел? Ведь соврал.

Санаткин очумело поглядел на меньшого.

— Признайся, что соврал, Лукьян Макарыч.

— Н-ну, Серега! — тонко вскрикнул Родимушка. — А ты тоже голова! Го-ло-ва!

— Нет, ты скажи: соврал?

— Соврал, Серега. Честно, как на духу, соврал! Ну вот. Не было такого. Пра слово.

— А зачем? Зачем тебе это? Ты же говорил: жизнь такую прожил! Разве тебе мало разного другого?

Теперь Маняша торжествующе смотрела на дядю Лукьяна. Но Санаткин не смутился.

— Чего уж, — сказал он, — угодить хотел тебе, Маняха. Лучше нет, как хорошему человеку угодить, ничего лучше этого нет. Пра слово. Порадовать я тебя хотел.

— Ну да, радость принес.

— А чего? А чего, невеста? Я как рассуждаю. Я так рассуждаю. Ну вот. Ты бы сказала разок мне доброе слово, я и порадовался бы. Все же мне приятно было бы.

— Я тоже так думаю, дядя Лукьян, — примирительно сказал меньшой. — Голова ты.

— А чего ж, Серега, — грустно продолжал Санаткин, не обратив внимания на похвалу. — Приятное слово сказать, ох, как много значит! — Он совсем пригорюнился.

— Ну ладно, Лукьян Макарыч.

Санаткин сидел, грустно покачивая головой.

— Дядя Лукьян, — тихо произнесла Маняша, — ты бы выпил еще винца. Чего уж там…

Санаткин поднял голову.

— Нет, не мешай пока разговору, невеста. Я вот что хочу спросить, Серега. Можно тебя спросить?

— Конечно, можно. Спрашивай, Лукьян Макарыч.

— Так ли люди живут, Серега?

Повернувшись к Санаткину, меньшой долго смотрел на него, но ничего не говорил.

— Что ты молчишь? Я спрашиваю, так ли люди живут? Правильно ли?

— Вон ты какой вопрос задаешь, Лукьян Макарыч. А сам-то как думаешь?

Меньшой уже не улыбался по-своему, говорил серьезно.

— Я? — Санаткин почесал пятерней гривастый затылок. — Я, Серега, в большой задумчивости нахожусь. Ну вот. Что у меня? Какие классы? Но вопрос сверлит. Куда идем?

— Так сразу хочешь и ответ получить? — спросил меньшой.

— Это хотелось бы. Требуется, Серега.

— И в двух словах, так?

— Не знаю. Тебе виднее.

— Куда идем? Куда надо, — вмешалась Маняша, испугавшись, что своим вопросом Родимушка поставил сына в тупик.

— Вот, — кивнул меньшой, — если в двух словах, то лучше не придумаешь. Но ты же задаешь вопрос, Лукьян Макарыч, в философском плане?

— В философском, — и глазом не моргнув, отчеканил Санаткин.

— Ну, значит, все в порядке, — сказал меньшой.

— Не пойму что-то. Проясни, Серега.

— Я говорю, если возникают у людей такие вопросы, значит, беды не будет. Не погаснет огонь.

— Так, — тряхнул своей гривой Санаткин. — Уразумел кое-что. А напрямик ответить не хочешь?

— Напрямик тебе мама ответила, Лукьян Макарыч.

Санаткин вздохнул:

— Вот то-то и оно. И выходит, не просто все.

— Ведь это для кого как, дядя Лукьян.

— Тогда что ж… Тогда наливай, Серега!

7

Заря на западе догорала, когда Маняша неслышно вышла на крыльцо. В августе ночи стали прохладными, но сейчас — то ли от выпитого вина, то ли от пережитого волнения — Маняша не чувствовала холода. Щеки у нее горели, как исхлестанные, даже ногам было тепло…

«И звезды теплые», — подумала Маняша.

Звезд было очень много. Давно она не видела на небе столько звезд. И отдельные звездочки, и целые россыпи — они сверкали над головой, притягивая взгляд, и Маняша долго глядела на них, стараясь сообразить, почему они так ярко загорелись на небе. И пришла к выводу: сын приехал!

Пусть будет так. Она перевела взгляд на окно и в щель между занавесками увидела сына. Он склонился над своей тетрадкой, о чем-то думал. И долго еще, наверное, сидеть так будет, полночи просидит.

Маняша с крыльца невольно перекрестила сына, постояла еще немножко, полюбовалась на своего меньшого, а потом осторожно спустилась по ступенькам во двор. В сарае на сенце спал дядя Лукьян, утомившийся от переживаний, умных разговоров и вина. Выпил он много и теперь громко храпел, тревожа козу. Маняша слышала, как она ворочалась в своем загончике в углу сарая.

— Терпи, бяшка, — шепотом промолвила Маняша. — Такого вот квартиранта к тебе подселили…

«Беда, беда теперь с ним!» — подумала она.

Постояв возле сарая, Маняша возвратилась назад, на крыльцо.

«Тихо-то как! Вроде бы и тишины такой никогда не было…»

А и в самом деле тишина стояла неслыханная, веточка и та нигде не шевелилась, ни шороха, ни хруста не раздавалось вокруг, и даже шум машин почему-то не долетал из центра города. Да и поздновато было, машины тоже уснули…

«Светлый мир, — успокоенно подумала Маняша. — Вот так добром бы все. Без драк, без войны».

Хорошо было в мире, хорошо, и душа у Маняши тихо радовалась. Рядом сидел сын. Сияло праздничное небо.