К освободительным технологиям - [3]

.

Как бы то ни было, остается фактом, что в обоих случаях — и в марксистском, и в анархистском — ответ на проблему нехватки и труда оставался двусмысленным. Царство необходимости напоминало о себе самым грубым образом, и от него нельзя было отделаться простой теорией и предположениями. Марксисты могли надеяться на то, что им удастся управлять необходимостью с помощью государства, а анархисты — на то, что они справятся с ней в вольных общинах. Но в условиях ограниченного технологического развития минувшего века обоим течениям оставалось в вопросе нехватка и труда опираться, в конечном счете, на чистую веру. Анархисты могли возражать марксистам, что любое переходное государство, каким бы революционным они ни было по своей риторике и какой бы демократичной ни была его структура, станет увековечивать свое собственное существование. Оно в потенциале стало бы самоцелью и защитником именно тех материальных и социальных условий, для преодоления которых и было создано. «Отмирание» подобного государства (то есть осуществление им своей собственной ликвидации) потребовало бы от его вождей и бюрократии сверхчеловеческих моральных качеств. Напротив, марксисты могли ссылаться на историю как на доказательство того, что привычка и социальные инстинкты никогда не служили надежной преградой перед давлением со стороны материальной нужды, атаками со стороны собственников или развитием эксплуатации и классового господства. Соответственно, они смотрели на анархизм как на этическую доктрину, оживляющую мистику природного человека и его врожденных социальных добродетелей.

Проблему нехватки и труда — царства необходимости — в течение последнего века не удалось удовлетворительно решить ни одному из основных течений. Заслугой анархизма остается то, что он бескомпромиссно отстаивал свой высокий идеал свободы — идеал спонтанной организации, сообщества, ликвидации любого авторитета — хотя этот идеал оставался лишь видением будущего времени, когда технология окончательно похоронит царство необходимости. Марксизм куда сильнее дискредитировал свой идеал свободы, ограничил его переходными стадиями и мышлением в духе политической целесообразности, так что сегодня он превратился в идеологию чистого властничества, прагматической эффективности и социальной централизации, мало чем отличающуюся от идеологий современного государственного капитализма[3].

Оглянувшись назад, с изумлением обнаруживаешь, как долго проблема нехватки и труда отбрасывала свою тень на революционную теорию. В течение всего лишь 90 лет (между 1850 и 1940 гг.) западный мир прошел две важные эпохи истории техники — техническую первобытную эпоху угля и стали и техническое Новое время электрической энергии, синтетических химикалий и моторов внутреннего сгорания — и вышел за их пределы. По иронии, обе эпохи, казалось бы, лишь повысили значение тяжелого труда в обществе. По мере роста числа промышленных рабочих по отношению к другим социальным классам, труд — точнее говоря, тяжелый труд[4] — занимал все большее место в революционном мышлении. В этот период пропаганда социалистов нередко звучала как ода мучению; тяжкий, каторжный труд «облагораживался», а рабочие изображались как единственные полезные звенья социального организма. Их наделяли придуманными высшими инстинктивными качествами, которые превращали их в судей по таким вопросам, как философия, искусство, социальная организация. Эта пуританская трудовая этика левых с годами отнюдь не сходила на нет, а в 1930-х гг. приобрела новое звучание. Вместо того, чтобы пропагандировать освобождение человека от тяжелого труда, социалисты демонстрировали склонность изображать социализм как улей индустриальной деятельности, гудящий от труда на общее благо. Коммунисты указывали на Россию как на страну, в которой каждый физически полноценный индивид работает на своем месте и где постоянно существует нужда в рабочей силе. Каким бы удивительным это ни казалось сегодня, всего лишь поколение назад социализм отождествлялся с обществом, ориентированным на труд, а свобода — с материальной гарантированностью, достижимой через всеобщую занятость. Царство необходимости захватило сам идеал свободы и дискредитировало его.

То, что социалистические представления последних поколений кажутся сегодня анахронизмом, объясняется не какими-то утвердившимися прозрениями свыше. Три последних десятилетия, особенно конец 1950-х гг., обозначили поворот в технологическом развитии, технологическую революцию, которая служит отрицанием всех ценностей, политических схем и социальных перспектив, накопленных человечеством за всю свою прежнюю известную историю. После тысячелетий мучительной эволюции страны западного мира (а в потенциале — все страны) стоят перед возможностью вступить в материально обеспеченный до изобилия и почти освобожденный от тяжкого труда век, в котором большая часть необходимых для жизни благ можно будет изготовлять с помощью машин. Как мы увидим, развились новые технологии, позволяющие во многом заменить царство необходимости царством свободы. Это обстоятельство настолько очевидно для миллионов людей в США и Европе, что уже не требует далеко идущих объяснений или теоретических выкладок. Эта технологическая революция и шансы, открываемые ею для всего общества, служат основой для принципиального нового образа жизни сегодняшней молодежи, поколения, которое быстро избавляется от ценностей и древних, ориентированных на труд традиций своих родителей. Даже недавно появившиеся требования гарантированного годового дохода звучат как слабое эхо новой реальности, постоянно вторгающейся в мышление молодежи. Благодаря развитию кибернетических технологий, представление об образе жизни без тяжелого, изнурительного труда стало символом веры для растущего числа молодых людей.