К освободительным технологиям - [2]

Я потому собрал вместе все эти технические детали, что как заключенные в них возможности, так и их пределы оказали большое влияние на революционное мышление XIX столетия. Технологические новшества в текстильной и тяжелой промышленности придавали социалистической и утопической мысли новый смысл, перспективу на будущее и импульс. Революционным теоретикам казалось, что впервые в истории стало возможным обосновать их мечту об освобожденном обществе зримой перспективой материального изобилия и увеличения свободного времени для подавляющей массы людей. Социализм, заявляли теоретики, мог бы поэтому опереться на эгоистические устремления, а не на шаткие духовное и душевное благородство человеческой натуры. Технологическое обновление превращало социалистический идеал из смутной гуманистической надежды в практическую программу.

Этот новообретенный практический характер побудил многих социалистических теоретиков, в особенности Маркса и Энгельса, вступить в сражение за границы техники их эпохи. Они столкнулись с главным стратегическим вопросом: во всех предшествующих революциях развитие техники еще не достигло той стадии, на которой можно освободить людей от материальной нужды, изнурительного труда и борьбы за жизненно необходимые блага. Какими бы светлыми и возвышенными ни были революционные идеалы прошлого, огромное большинство населения было бы обречено по-прежнему страдать под игом материальной нужды. Ему пришлось бы после революции вновь уйти с арены истории, вернуться к работе и передать организацию и управление обществом новому праздному эксплуататорскому классу. Любая попытка равномерно распределить общественное богатство на низком технологическом уровне не устранила бы нужду, но лишь распространила бы ее на все общество, создав тем самым предпосылки для новой борьбы за основы жизнеобеспечения, новые формы собственности и, в конечном счете, за новую систему классового господства. Развитие производительных сил — это «абсолютно необходимая практическая предпосылка коммунизма», писали Маркс и Энгельс в 1846 г., «потому что без него нехватка станет всеобщей, и с этой нехваткой необходимым образом воскреснут борьба за самое необходимое и вся старая мерзость».

Действительно, все утопии, теории и революционные программы начала XIX столетия сталкивались с проблемами нужды и дефицита: с тем, как на сравнительно низкой ступени технологического развития распределять материальные блага и как соотнести это распределение с трудом. Эти проблемы до такой степени пропитывали революционную мысль, что сравнить это можно лишь с влиянием идеи первородного греха в христианской теологии. То обстоятельство, что людям придется тратить значительную часть своего времени на тяжелый труд, который принесет им лишь скудные плоды, было одной из главных исходных посылок любых социалистических идеологий — либертарных и авторитарных, утопических и научных, марксистских и анархистских. В марксистском представлении о плановой экономике предполагался неоспоримый во времена Маркса факт: социализму все еще придется страдать от нехватки ресурсов. Людям потребуется планировать, а фактически ограничивать распределение благ и рационализировать, а на самом деле — интенсифицировать использование рабочей силы. Тяжкий труд станет при социализме обязанностью для каждого физически полноценного индивида. Такого строго взгляда придерживался даже Прудон, писавший: «Да, жизнь — это борьба. Но борьба не между человеком и человеком, а между человеком и природой; и долг каждого принять в ней участие». Этот аскетический, почти библейский упор на борьбе и долге отражает строгость социализма в эпоху индустриальной революции.

Проблема нехватки и труда — древняя проблема, извлеченная из забвения ранней индустриальной революцией — вызвала в революционных идеях крупный разрыв между социализмом и анархизмом. Свобода в момент революции все еще будет ограничена необходимостью. Как же «управлять» этим царством необходимости? Как принимать решения о распределении благ и обязанностей? Маркс передавал эти решения государственной власти — правда, «переходной» и «пролетарской», но, тем не менее, аппарату принуждения, который стоял бы над обществом. По Марксу, государству надлежало «отмирать» по мере развития технологии и расширения царства свободы, что должно было дать человечеству материальное богатство и свободное время, необходимое для контроля над собственной жизнью. Этот странный расчет, при котором государство выступало в роли посредника между необходимостью и свободой, в политическом отношении мало чем отличался от обычных тенденций буржуазно-демократического радикализма последних веков. Анархистская надежда на ликвидацию государства, со своей стороны, в значительной мере опиралась на веру в жизнеспособность общественных инстинктов человека. Бакунин, к примеру, полагал, что привычка побудит всех индивидов с антисоциальными наклонностями следовать коллективистким ценностям и требованиям, не побуждая общество прибегать к принудительным мерам. Кропоткин, приобретшиий в этой сфере предположений больше влияния на анархистов, ссылался на тягу человека к взаимопомощи — глубинный социальный инстинкт — как на гарантию солидарности в анархистском сообществе (эту концепцию он вывел из своего изучения эволюции животных и обществ