К источнику исцелений - [4]

— Ван, ты? — спросил слепой казак. — Я.

— Де був?

— А на базаре.

— Хорош базар?

— Ни. Базару всего один воз, а станица — шесть чи семь хат… Священника слыхал? — прибавил Ван, помолчав. — Читает… Все, говорит, помрем, грешные.

— Помрем — заховают, — сказал равнодушно слепой казак. — Как Бог… С Богом драться, что ль, будешь? С Богом драться не будешь… Как говорится — знаешь? — нынче жив, а завтра что Бог даст…

В 9 часов 45 минут поехали дальше и часа через три снова пересаживались — в Балашове. Было жарко. Богомольцы метались по платформе, ища кипятку, а их гоняли из третьего класса в четвертый, а где был четвертый — никто не знал. Поезд стоял тут два часа, и в вагонах была неимоверная теснота. О. Михаил, около которого держались Егор с отцом, бунтовал, грозил жалобной книгой, усовещевал и добился все-таки того, что ему для матушки очистили одну длинную лавку, а на другой занял место он сам и Егор с отцом. Потом пришел и сел с самого края какой-то небольшой, грязный старичок, вроде юродивого, босой, в подряснике и подштанниках, с длинными волосами, с добрым испуганным лицом.

Но вошел кондуктор и весело крикнул:

— Ну, отче, под эту лавку!..

И старичок в подряснике вместе с своей котомкой беспрекословно пополз под ту лавку, на которой сидел Егор.

— А вы — в отхожее! — сказал кондуктор в соседнем купе, и несколько человек пошли по его указанию.

И хоть ехать тесно было, но интересно. О. Михаил не переставал рассуждать, поучать, повествовать. Егор ходил за ним на своих костыликах всюду. Теперь он симпатизировал ему даже больше, чем матушке, хотя последняя и давала ему какие-то вкусные белые, сдобные сухарики и поила чаем. Но Егору всегда было досадно, когда матушка останавливала ораторский пыл о. Михаила, якобы из опасения, что он может прозевать поезд, — а о. Михаил почти на всех больших станциях выступал с своей назидательной книжечкой «Друг народа» и собирал около себя толпу. Иногда даже жандармы, — хотя очень деликатно, — вмешивались и убедительно просили чтеца и его слушателей не мешать движению на платформе.

И в вагоне неугомонный о. Михаил не мог сидеть молча. Он не в силах был удержать своего проповеднического пыла и всегда находил слушателей, которых можно было наставить и просветить.

— Священное Писание, — говорил он поучительным тоном, — должно читать совсем иначе, чем обыкновенно читают, и каждый раз будешь узнавать все новое. Да. Я про себя скажу. Учился в гимназии, — наукам светским, — и не плохо учился… Даже стихи мог сочинять… Но при этом имел пристрастие к Св. Писанию и пел каждый день по кафизме, а читал по нескольку глав из Евангелия… И удалялся в уединенные места — пил из родничка холодную воду, пел… тогда у меня сформировался недурной баритон. И стало посещать меня по временам умиленное настроение… Как бы вам сказать? Восторг перед Богом, ясность такая… радость о всех ранах, болезнях, о благах и красоте мироздания Господня… Сердце, бывало, так и ширится, так и жаждет возлюбить всех и вся… каждое живое существо… каждую козявочку и былинку… И падал я без чувств, и било меня всего в конвульсиях… Но это было блаженное состояние… И слышался мне как бы голос, — откуда, как, — не знаю… Это был необычайный голос… чудный… без звуков, а проникал все существо. Что говорил, как, какими словами, — этого передать я никогда бы не мог… Но одно я понимал: звал он меня ко Господу — служить ему единому… Обращался я к священникам за советом, двух прозорливцев спрашивал: один — слепец, а другой — болящий. Посоветовали мне они в духовные учиться. Прозорливец-болящий сказал: «Ты будешь пострижен на Афоне в монахи. Но все-таки ты женись и иди в священники…»

Егор вдруг почувствовал, что между его свесившихся ног вылезает что-то из-под лавки. Он глянул. Зелено-седая голова старика в подряснике шевелилась, как какое-то невиданное чудище, а за нею с усилием выползало и все старое тело. Было и страшно, и смешно смотреть.

— Старым костям-то трошки и больно, — сказал старик, усаживаясь на полу между лавок, — все позатекло…

— Повременил бы, дедушка. Контроль еще не проходил, — сказал отец Егора.

— Ничего, милый… Я тогда как-нибудь… успею авось… Мне даже желательно послушать… Любопытен я на это… Вот вы, батюшка, говорите: на Афоне… Я там был. И на старом, и на новом… На старом — вот где истинное благочестие!..

— Да, дедушка, это верно, — согласился о. Михаил…

— Я и в Русалиме был, — продолжал старик, — Хорош и Русалим, конешно, там стопы Господни, а мы, грешные, по ним ходим… Но дико там нашему брату: турок, арап, греки… Дюже жадны, греки-то… А на старом Афоне — тут святость дюже хорошая…

— Что же, батюшка, рассчитываете — так и будет насчет монастыря? — спросил отец Егора, возвращаясь к прерванному рассказу о. Михаила.

— Верю, — сказал о. Михаил, — твердо верю. Мне более по душе где-нибудь в монастыре священствовать: люблю служить… алтарь, тихое пение, сосредоточенную молитву… так бы служил, не переставая… А для мирян это не всегда того… подходяще… Но люблю я и мирян: народ добрый, мягкий. Дети наипаче.

Матушка вздохнула и сказала:

— Ты бы узнал, отец, на какой станции кипяточку-то можно набрать.