К'гасная площадь - [17]

А, каз-дале-е-е-евский! огласило площадку: это Дулов приветствовал появление Долгомостьева, словно фамилия тому и впрямь былаКаздалевский. Сыграешь партию? Женщинаю сказал Долгомостьев. Былатут женщинав белой кофточке? Какая ж она, понимаешь, женщина? захохотал генерал. Она, понимаешь, старухадавно, и хоть замуж собирается, аей, понимаешь, не в ЗАГС, ав крематорий пора. Вон, выглядывает, террористкапроклятая! Семен Израйлич! Наш юный друг крестницей твоей интересуется! Дане она! с досадою обманутой надежды отвернулся юный друг от торчащего из-заугласивого нейлонового парика, прикрытого крылышком фаты. Настоящая женщина. Эстонка. А-а-а-а!.. сновазаверещал Дулов. Каз-дале-е-е-евский! И несколько раз лукаво кивнул указательным пальчиком перед самым носом Долгомостьева. Какой ты, каздалевский, шустрый! Нету ее, убежала! Спугнул ее наш дипломат, наш Вячеслав, каздалевский, Михайлович! Спугнул, понимаешь, пробасил подтверждающе генерал Серпов, поторопился, выдержки не проявил, бдительности. А у тебя, молодой человек, губа, понимаешь, не дура, и прицокнул языком. Так будем мы играть или нет?! разобиженный потерею и подкусыванием товарищей, буркнул Молотов. А то тоже мне, слово выдумали: пермь! И протянул Долгомостьеву биту. Даяю попытался было отговориться тот, выставляя в качестве аргументанесчастные свои, замученные, полуувядшие астры. Девать их действительно было некуда, крышки мусорных контейнеров откинуты, не в силах прикрыть, сдержать вонючее переполнение, и ни лавочки, ни столбиканапыльной площадке -- разве передать стоящей вдалеке Жемчужиной, но, едваДолгомостьев сделал к ней шаг, протягивая цветы, и та, устало и благодарно, словно к рампе после долгого, тяжелого спектакля выходя, пошланавстречу, Молотов прикрикнул: стоять! и глазаее погасли, и вся онаобмякланатом самом месте, где застал ее окрик. Вон, террористке лучше отдайте, угрюмо присоветовал Вячеслав Михайлович. Онавам подержит. Онавам что угодно подержит! Подойди-подойди, понимаешь, не бойся, пробасил крючконосой террористке генерал Серпов. Не тронемю Желтые не возьму! завопиластаруха. От женихажелтые не положено! Но генерал так поглядел нанее и рявкнул, что террористкавзяла-таки многострадальный букет и началапергаментным кулачком уминать, упихивать его в потертый свой ридикюль. А мы тебе, каздалевский, две биты форы даем, завершил сцену Дулов, обратясь к Долгомостьеву. Посмотришь, каздалевский, начто мы, старшее поколение, рядом с вами, с молодежью, способныю Так, волей-неволею, оказался втянут Долгомостьев в нелюбимую эту игру, которой обучил его сам Дулов еще десять лет назад для одного из эпизодов своей картины: юный вождь, являя метафору будущих подвигов, метко, азартно разбивает в пух и прах деревянные бастионы врага.

Раз! играл Долгомостьев со своими стариками, две биты форы, и все равно нещадно проигрывал, врезалась битабелая, как авроровский фугас[9, играл, сам сновапытаясь догнать воображением Рээт, угадать, кудаподевалась онаиз вонючего этого дворика, ]так что рушились империи, церкви, будущие берии, где сейчас, что делает? Раз! Она, надо полагать, добралась до домаподруги, к которой ни зачто не поехалабы, не останься там чемоданчик. Подруги, естественно, домане оказалось, но был ее сын, семнадцатилетний прыщавый балбес, не разумеющий по-эстонски ни бельмеса, который, по счастью, всего двамесяцаназад гостил в Таллине, поэтому узнал ее, и tere-tere сказал, и принял радушною (юкого это: Рээт или Долгомостьевазациклило, понесло навторой круг?..) юРээт выпилакофе, прилегланадиван с книжкою (надо же: у подруги остались еще эстонские книжки!) и незаметно задремала. Разбудилаее вернувшаяся со службы подруга. Рээт глянуланачасы: поздно, можно не успеть к поездую (Раз! распахнутарубашка, Молотов одним ударом с конаначисто выбил Ыколодецы. Зачто я, понимаешь, городки люблю, прокомментировал генерал Серпов, раз! -- прищуривался глаз, сновамимо у Долгомостьева, даи как у него могло быть не мимо, когда, забегая вперед времени, странствует он по Москве с Рээт?) юХоть времени до поездаказалось мало, навокзал Рээт (решил Долгомостьев) приехалачуть не заполчаса. Огромный зал, переделанный из старого дебаркадераНиколаевской дороги, вовсе не похож натот, который две недели назад, до Олимпиады, до режима, пересеклаРээт в противоположном направлении: гулок и пуст. У самого уже почти выходанаплатформу Рээт показалось, что сзади и откуда-то несколько сверху следит занею Долгомостьев. Онаобернулась и внимательно перебраланемногих пассажиров: одинокие или мелкими кучками, сгруппированные по преимуществу вокруг высокого светло-серого столбас белым обрубком вождя навершине, никто из них и отдаленно Долгомостьеване напоминал. И все-таки ощущение знакомого взглядане покидало Рээт, и онаедвасдержалась, чтоб не вернуться в зал уже с улицыю (юэто зато, понимаешь, что нашаигра, боевитая. Ты только названия фигур посмотрию Каздале-е-евский, протяжно заверещал Дулов, метко посылая биту в Ыракаы. Раз! -- и чурки вверх тормашками (жалко, что не видит Саша!) -- Ыпушкаы, понимаешь, Ыпулеметноеы, понимаешь, Ыгнездоы, Ычасовыеы, Ыартиллерияыю ЫСерп и Молоты, добавил Молотов. Какой же, каздалевский, молот? возмутился Дулов. Один Ысерпы. Ну да, подтвердил Молотов. ЫСерпы. А бита -- молот. Вот и выходит как раз, что ЫСерпы и молот. А то -пермь!.. Раз!) юПоезд как раз подавали: задний срез его пятился наРээт, уставясь слепыми красными фонариками. Рээт отыскаласвой вагон, свое купе, покудапустое совершенно, сунулачемоданчик под сиденье, попросилау проводницы вазочку и поставилав воду долгомостьевские утренние розы, потом забралась, сбросив босоножки, наверхнюю полку, отвернулась к стене и накрылась с головой простынею, расстегнув только пуговку натугом поясе юбки. Косое солнце било в окно с таким напором, что проходило сквозь белое полотно с улицы прямо и отбрасываемое голубым пластиком стены, и под веками, как Рээт ни ворочалась, все не устанавливалось желанного черного покоя.