К двадцатипятилетию первого съезда партии - [41]
[113]
прокурору; кончились тогда мои терзания и я смог уже спокойно читать и заниматься.
На нашем деле жандармы основательно подработали: полк. Бессонов получил чин генерала, подп. Берг — полковника и проч.
Тюрьма тогда представляла собой настоящий Университет; хотя за нами вначале усиленно следили, но все же мы имели постоянные сношения посредством переписки, перестукивания, затем с арестом студентов и наступлением весны просто разговаривали, раскрыв окна. Надо мной сидел член Киевской группы Д. В. Лесенко[70], контролер Юго-Западной ж. д., связанный с нашей группой через М. Гандлера, который, кстати, уверенно подтвердил мне о провокаторстве Гандлера, а рядом со мною студ. Гохберг, наборщик „Рабочей Газеты", а потом и заведующий типографией «Искра», ныне член РКП, И. Виленский, Кляштерный, Душкан, с которыми я постоянно и усиленно перестукивался. Посредством перестукивания играли в шахматы. Помню, как Л. Троцкий и другие играли целыми вечерами.
С наступлением весны начались рефераты. Особенно были интересны доклады Л. Троцкого, Лесенко, Зива, студентов Долгова, Гринштейна и др. Троцкий изучал, тогда массонство в России и, кажется, написал большую работу об этом. Сидя в тюрьме, пришлось пережить одну голодовку из-за интеллигента Ю. Рабиновича, которая не имела серьезного значения, но из солидарности нам пришлось проголодать 3 суток. Голодовка кончилась, как и следовало ожидать, для нас безрезультатно.
Большинство участников дела постепенно были освобождены и высланы по разным городам под надзор полиции, где и сеяли далее семена революции. Некоторые из малодушных постепенно отходили от рабочего движения.
Наконец, и для нас наступил долгожданный приговор «высочайшего повеления». Я ссылаюсь в Восточную Сибирь на 4 года, Нудельман, Гринштейн, Замощин — на 3 года. Интеллигенты: Гранковская, Березин, Лесенко — в Вятскую на 3 года. Приговор николаевцев почему то запоздал.
[114]
Оставляем Одессу и едем через Киев. В Лукьяновской тюрьме встречаемся с тов. Поляком, Вольфсон и рядом других товарищей и катим дальше в Бутырки, чтобы быть отправленными в Сибирь. А там дальше идет побег из Сибири, работа к 2-му съезду, нелегальная, подпольная работа, побег из тюрьмы и пр., завершившиеся 2-м съездом. Затем опять тюрьма, ссылка до бурных дней революции, но об этом когда-нибудь отдельно.
Высылая нас из Одессы, жандармы полагали, что они с корнем вырвали все, что освободились от крамолы. Но «гони природу в дверь, — она влетит в окно». Остались рабочие, затронутые пропагандой; остались члены кружка. Многие ушли на военную службу, где вели каждый свою работу.
Из трудников в 1901-1902 годах были арестованы старые члены кружка: столяр Миша Вернер, проработавший до 1905 г., а затем эмигрировавший в Канаду, солдат Ройтенштерн Д., Рудавский Л., высланные в Восточную Сибирь и попавшие потом в знаменитую Романовскую историю. Остался еще целый ряд товарищей, которые продолжали старую работу.
Оглядываясь сейчас назад на этот далекий период работы Одесской организации к моменту I партийного съезда, нужно сказать, что она вела к необходимости создания общего центра, который организованно вел бы борьбу в лице рабочего класса , против капитала и выразителя его — самодержавия. По этому пути, к необходимости организации первого съезда и созданию сильной соц.-дем. рабочей партии, а затем и коммунистической, работа шла долго и мучительно через тюрьмы, ссылки, каторги и массу жертв; зато как счастливы те, что дожили до 25-летия нашей славной и могучей коммунистической партии, до настоящих условий, когда мы достигли наших идеалов, к которым стремились, а именно, чтобы средства и орудия производства — этот источник эксплоатации был бы в руках пролетарского государства и теперь, когда власть находится в руках рабочих, мы имеем возможность строить наше коммунистическое государство с помощью сильной Коммунистической партии.
М. Г. Даргольц (Филипп).
Москва, 23 го февраля
1923 г.
[115]
БЕГЛЫЕ ЗАМЕТКИ О СОСТОЯНИИ ОДЕССКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ К МОМЕНТУ 1-ГО ПАРТИЙНОГО СЪЕЗДА.
(По личный воспоминаниям.)
С рабочим движением впервые я познакомилась в 1895 г., когда мне минуло 20 лет. В январе того же года я, по поручению толстовского кружка, членом которого я состояла, была направлена из Елисаветградского уезда в Одессу, с целью специализации в швейной работе и для организации артельной мастерской — в духе героини романа Чернышевского «Что делать». Приехав в Одессу с лозунгом «непротивления злу насилием», я вскоре поступила в довольно большую по тому времени мастерскую, в которой работало около 20 работниц. Ввиду того, что наша мастерская не работала непосредственно на заказчика, а на крупный магазин готового платья, эксплоатация труда была доведена до максимума. Рабочий день был неопределенный: работали по 14-15 часов, а в сезонное время даже до 16-18 часов.
Характер нашей работы давал возможность довольно большому разделению труда; следовательно, интенсивность его была высокая. Этот способ работы в нашем производстве тогда только вводился на юге и это очень нервировало работниц. Большинство работниц нашей мастерской — жительницы окраины города — молдаванки, были совершенно безграмотными. Неудовольствие своим положением было, но какое-то глухое. Из идейных работниц мастерской была еще одна Оля Левинская, тоже как и я, малограмотная и соприкасавшаяся с толстовством. Мы тут же с ней решили организовать кружок саморазвития, конечно, толстовского толка. Дело не ладилось. Совершенно безграмотная масса при таком длинном интенсивном рабочем дне не давала никакой возможности это осуществить; пользоваться же воскресной школой, которая для кого-то существовала, тоже не удавалось. Пытались, согласно нашим принципам на этот предмет, «сговориться» с хозяйкой. И, конечно, безрезультатно… С тяжелым чувством пришлось убедиться, что хозяева очень туго поддаются всяким красивым словам вроде «равенства» «братства» и другим альтруистическим измышлениям. В этом нас окончательно убедило наше первое столкновение с нашей
