К двадцатипятилетию первого съезда партии - [30]
[81]
оживленный спор. Я припоминаю остроумие Анатолия Луначарского; он обратился к собравшимся и предложил предоставить право выбора оружия для состязания в спорах ему и указал на свой язык. Опять был я в период этого времени на одном из больших собраний, происходившем по Константиновской улице на Подоле, где делал доклад о своей заграничной поездке Василий Васильевич Водовозов. На этом собрании преимущественно были интеллигенты. Меня и Конопко пригласил Неточаев, но точно не помню, было нам сказано о дне и времени, а также и пароль. Контролером для пропуска был назначен молодой студент Василенко, если не ошибаюсь. Но довольно уже описывать планы и собрания, носящие характер сближения и поучения рабочих, ибо воспоминаний у меня много и для этого нужно время и иная в личной жизни обстановка. Перейду к беглому описанию практической работы в Киевских главных мастерских Юго-Зап. ж. д., где я работал уже 3 года с 1893 г. с июня месяца в токарном цеху, поступивши на работу еще 19-летним юношей. В 1896 г. я сблизился с Эдуардом Францевичем Плетат. Плетат, видя мои частые беседы с Адамским, подходил к нам и завязывал разговор чисто служебный, невинный. Он занимал в мастерской место разметчика, а это такая служба, которая давала ему возможность с каждым говорить, так как каждый из товарищей нуждался в его совете по работе. Поэтому я и Адамский часто подходили к нему. Припоминаю только одно обстоятельство, что однажды он дал кому-то из нас, Адамскому или мне, книжечку, какую не припомню, хотя смутно в памяти у меня воскресает ее содержание. В ней описывалась жизнь рабочего ткача, пьяницы, который, когда стал лучше зарабатывать, перестал пить, сделался трезвым и, как отличный мастер, занял должность директора фабрики: что-то в этом роде. После прочтения этого рассказа Эдуард Францевич Плетат приглашает меня и Адамского на квартиру и ведет разговор опять о чтении. На работе Эдуард Францевич продолжает со мной сближаться и дает мне писаную прокламацию, письмо, за подписью «товарищ». Содержания письма не помню. Позже немного Плетат дал мне прочитать еще одну писаную прокламацию—что в ней говорилось, я не помню — и говорил мне, чтобы я ее еще кому-нибудь дал прочитать и
[82]
возвратил ему обратно. Прокламация была написана на ремингтоне за подписью К. С. Б. Продолжая бывать у Эдуарда Францевича, я встретил там наших железнодорожных рабочих: Полякевича старшего, Моисеева, Вержбицкого, Злобина. Это были люди уже пожилые, и я с уважением относился к ним. Помню, я встречался у того же Плетата с братьями Мурженскими, рабочими Южно-Русского механического завода. Внутри железнодорожных мастерских я через Плетата познакомился с слесарем Свитенком, Федором Демьяновичем, жившим, одно время по Керосинной ул., а теперь живущим в Америке, с Николаем Георгиевичем Зевакиным; оба они входили в кружок железнодорожных рабочих, с которыми занимался время от времени Владимир Михайлович Сапежко[41]. Конспиратор большой руки, он читал нам отечественную историю, фабричное право и еще какой-то предмет. Помню недовольство Зевакина Сапежко, который, закончив программу преподаваемых предметов, заявил нам, что он считает программу законченной для пропаганды и потому прекращает занятия с нами, и кто из нас хочет пополнить свое образование, то имеет к этому достаточно подготовки, и жаждущий знания обойдется без помощи и будет сам читать и развивать себя, читая по указанию опытных в этом интеллигентов. От совета и указания — какие книги читать, он никогда не откажется. Зевакин и др. продолжали возражать.
Тогда Сапежко сказал: «не важно поднять одного или несколько рабочих в знании на высоту 1 аршина, а важно поднять всю рабочую массу на 1 дюйм». В этот кружок самообразования входили следующие лица: Н. Г. Зевакин,
Ф. Свитенко, Николаев, Григоренко, Злобин, я и М. Конопко (последний — не железнодорожник). О моем участии в Киевском соц.-дем. Комитете, о майском большом собрании в Кадетской роще, о своем первоначальном знакомстве с Ю. Д. Мельниковым, о собрании у Плетата по поводу 1-го съезда, о первых крупных киевских арестах, о споре по поводу перехода от пропаганды к агитации и лицах, принимавших участие в этих спорах, о моих тюремных воспоминаниях, о пребывании моем под надзором полиции я опишу позже при более благоприятных условиях.
25 января 1923 года. А. Кровацшй.
Из прошлого.
Родился я в 1870 г. в селе Долгиново, Игуменского уезда, Минской губ., в мелко-мещанской семье. До 14 лет я учился всяким еврейским учебам и был очень религиозен.
В наше село в то время часто наезжали народовольцы — Хонон Швид (слесарь-ученик Минского ремесл. училища), и его тетка (теперь жена анархиста Кагана, — в Лондоне, — по моим сведениям оба работали с Колчаком в Сибири). Приезжая, они агитировали моего старшего брата Якова. Мне часто удавалось подслушивать их разговоры и споры, и постепенно я заслужил их доверие. Им, особенно Соне Швид, — с ней я встретился после в Слуцке, а затем в 1905 г. в Лондоне, — я обязан своей подготовкой к восприятию, новых идей. В 15 лет я оставил село (куда больше никогда не возвращался) и уехал в Слуцк, где стал заготовщиком
