К чести России - [5]

Страна жаждала мести за ужасы, которыми был ознаменован каждый шаг французов по России, за зверства в Москве,- они становились постепенно широко известны во многих страшных подробностях, и часто благодаря именно письмам переживших оккупацию людей. Виновник всех этих бедствий вроде бы хорошо известен - французский император,- значит, он должен дать строгий ответ за совершенные преступления. Общество так жаждало известия о поимке "главного злодея", что сами собой рождались слухи о том, что Наполеон уже попал в плен. Каково же было разочарование, когда император с жалкими остатками своей армии вырвался из сжимавшегося вокруг него кольца. Молва немедленно нашла и в этот раз виновного и стала приписывать адмиралу Чичагову, командовавшему Дунайской армией, измену. Адмирал, конечно, полководческим мастерством не блистал, но и в честности его сомневаться не приходится.

Несмотря на спасение Наполеона, итоги кампании блистательны. Враг разбит и изгнан, Пруссия и Австрия под давлением своих народов начинают склоняться к союзу с Россией. Война за освобождение Европы от французского ига популярна в России, и надежды на окончательную победу, которая принесет наконец мир и счастье стране, перемежаются с опасениямиза судьбы близких, потом и кровью добывающих эту победу.

Такова в общих чертах динамика изменения общественного настроения, социально-психологического климата русского общества в 1812 году, отразившаяся в частной переписке. Но каждое письмо уточняет эту картину, добавляет какие-то нюансы индивидуального отношения автора. Удивительно, насколько разнообразны стиль и авторская манера писем разных корреспондентов, насколько отчетливо отразились в их строках некоторые характерные черточки их личностей. Невозможно, например, спутать в высшей степени экспрессивные письма Оденталя с какими-либо другими. Сдержанные, лаконичные записки Кутузова и нетерпеливые письма П. И. Багратиона, едкая ирония Н. М. Лонгинова и растерянность Александра I, постоянное беспокойство А. А. Закревского и размашистость Ростопчина, пылкость К. Н. Батюшкова и патриотический пафос Н. М. Карамзина... Разный почерк руки, разный почерк личности. Есть в этой книге и "сквозные герои". Едва ли не в каждом ее разделе найдутся письма П. П. Коновницына, Д. С. Дохтурова или М. А. Волковой, и, читая эти послания, следишь за судьбами их авторов, за тем, как война вмешивается в их жизнь. Литературоведы утверждают, что Л. Н. Толстой, стараясь понять людей, о которых он собирался рассказать в своем романе-эпопее, тщательно изучал оказавшиеся в его распоряжении письма современников Отечественной войны и прежде всего неплохо сохранившийся эпистолярий М. А. Волковой. В ее письмах к дальней родственнице и подруге В. И. Ланской, частично здесь перепечатывающихся, самое примечательное то, как московская светская дама, привыкшая жить в мире сплетен и развлечений, сталкивается с бедствиями войны, постигшими ее семью и близких людей, и в общем горе становится строже и мудрее ее душа, тверже характер.

При идеальном состоянии переписки сохраняются все письма обеих сторон то есть все "реплики" этого своеобразного диалога, ведущегося на таком расстоянии, которое не может преодолеть устная речь. Но для писем 1812 года такая полнота-редкость. Лишь иногда нам удается включиться цепочку давней беседы, услышать ответы на заданные вопросы, заметить отблеск мысли одного из корреспондентов в словах второго. В большинстве случаев приходится иметь дело с отдельными найденными и опубликованными единицами из давно разрозненных фондов писем.

К счастью, письмо отличается от устной реплики значительно большей целостностью и завершенностью. Отдельное письмо, вырванное из контекста всей переписки, теряет многое - обрываются связи диалога. И все же в большинстве случаев оно и вне этих связей не обессмысливается, ибо обладает собственной логикой мысли и чувства, своим сюжетом, "внешним" и "внутренним".

Это естественно, ведь адресату, то есть отправителю письма, приходится ждать ответа на свою "реплику" дни, недели или месяцы. И его не может устроить расточительная роскошь устного диалога, в котором невыразительность слов может быть восполнена жестом, мимикой, интонацией. Автор письма всех этих средств лишен полностью. Он зависит целиком от слова и в слова должен облечь чувства или мысли, которыев обычном разговоре понятны собеседнику из краткого восклицания, кивка или взгляда. Корреспонденту приходится сжать поток внутренней речи в компактную и экономную форму, организовать свою мысль и найти для нее точное слово, причем такое, чтобы его верно понял именно данный адресат. Потому-то сочинение самого обыденного письма есть преодоление внутренней инерции, есть акт творчества.

На фоне десятков ничем не связанных между собой отдельных писем немалой удачей можно считать более или менее полную сохранность хотя бы одной половины "беседы на расстоянии", писем одного из корреспондентов. Так, скажем, в бумагах А. Я. Булгакова и сейчас хранятся все письма, полученные им от И. П. Оденталя. Но где же другая часть этой интереснейшей переписки? Единственное сегодня известное письмо Булгакова Оденталю опубликовал сто лет назад Н. Ф. Дубровин, впрочем, не определив автора. Значит ли это, что остальные утрачены безвозвратно?