Изъято при обыске - [32]

В глубине мозга зажегся огонек предчувствия беды. Но я быстро взяла себя в руки. Опасность никогда не захватывает меня врасплох, какой бы ни была она внезапной. Я очень быстро собираюсь. Как многим свойственно мгновенно терять самообладание, так мне свойственно мигом взять себя в руки. Мне еще не исполнилось 26 лет. Но я уже столько пережила, что научилась не хныкать, когда мне плохо. Сжав зубы, с окаменевшим лицом я ждала.

Все четверо впились в меня взглядом:

— Вы будете Юлия Тарасовна в девичестве Русанова, а теперь… — спросил военный с четырьмя звездочками на погонах.

— Да.

— По решению областной прокуратуры…(Все, — мелькнуло у меня в голове, — узнала я свободу слова, написала роман!)мы должны произвести у вас обыск.

Я не шевельнулась.

Военный расстегнул папку, извлек из нее белый лист с маленькой красной ленточкой на уголке и протянул мне.

Исписан весь лист, большой лист писчей бумаги, на которой в канцеляриях печатают благодарности хорошим труженикам.

Мне, сколько я ни трудилась до этого времени, начав с двадцати лет, не довелось получить ни одной благодарности от начальства.

Я читала слова машинально, не понимая их смысла, отыскивая те, в которых заключен смысл того, что сейчас должно будет произойти. Вот эти слова. Обыск. Статья 7, часть 1. Все ясно. Закон от 28 декабря. Хрущев нашел способ, как заставить себя уважать. Я иронически, злорадно улыбнулась. Какое-то злое, торжествующее чувство закипело во мне.

"Итак, вы здесь, голубчики, — подумала я, оглядывая их всех одного за другим, бесцеремонно, смело, вызывающе. — Своим появлением здесь вы только доказываете мне, что я была права. Страна, где еще не успеешь написать роман, как тебя за него упрячут. Свобода! Смешно!"

Они стояли, смотрели мне в глаза, пытаясь, наверное, разобраться в моих чувствах. Психологи…

Военный с четырьмя звездочками — молодой, полный мужчина. Живот перетянут ремнем, как подушка. Другой, с большой звездой, курносый, подтянутый, вытягивающийся перед этим молодым…Я не понимала тогда, в чем дело. Почему курносый заискивает перед молодым? Ведь одна большая звезда, должно быть, значительнее созвездия маленьких? Не сразу я догадалась, что молодой явился ко мне из областного отдела КГБ, а этот — местный.

Третий, в штатском, пожилой мужчина лет пятидесяти. Высокий, сухой. Настолько худой, что казалось: вовсе нет у него тела, а кисти рук и ступни ног просто подрисованы к костюму.

Четвертый, тоже молодой, чистый блондин, с лицом доброго учителя. Впрочем, лица у них у всех, кроме курносого, очень благородные, мягкие. Никогда бы не догадалась, встретив этих людей на улице, кто они такие.

Кто-то сказал, что истинные, профессиональные воры никогда не походят на жуликов…Нет, я не позволю себе обмануться в них и согласиться с тем, что у них благородные лица. И не подкупит меня напускная их корректность.

— Так вот, Тарас Матвеевич, — обратился молодой военный почему-то не ко мне, а к моему отцу, который стоял в углу моей, почти пустой комнаты, стоял как будто спокойно, но губы его открытого рта вздрагивали, — в комнате у вашей дочери мы сделаем обыск. Служба.

Отец молчал.

Лариска на руках у матери затихла, с интересом рассматривала чужих людей.

Лицо мамы было горькое и злое.

Я чувствовала, она злится не на пришедших, а на меня. Она всегда советовала мне говорить то, что говорит радио. Тогда, мол, никто тебя не тронет. Гляди, еще и в гору пойдешь. И теперь поняла все…

— Иван Петрович, пойдите… — распорядился молодой военный.

"Куда?" — подумала я и села на стул, вытянув ноги. Они налились свинцом.

Пожилой мужчина в штатском пошел к двери, мама за ним, чтобы открыть ему, но ее отстранил курносый.

"Итак", — подумала я без слов. Я ощущала всем телом, всем своим существом, что с этой минуты я потеряла свободу, которой так рискованно пользовалась всегда. Я чувствовала ужас, какой, наверное, испытывает животное, попав в капкан. Потеряла свободу, которой прямо-таки щеголяла, играла на глазах всех, обезумев от собственной смелости.

Какие безрассудные, хвастливые строчки я написала в одной из тетрадей, которые будут изъяты сейчас. Вступление к роману.

Вот оно.

В городе меня знают все, будто я какая-нибудь руководящая личность. А я всего-навсего рядовая учительница. И чем выше инстанция, тем лучше там знают меня. Недавно мне сообщили по секрету, что о моем существовании знает даже главный прокурор города.

Многим, возможно, покажется, что это сообщение не совсем приятное, не совсем успокаивающее, но мне лично оно польстило. Подумать только! Я не знаю генерального прокурора, а он меня знает.

Говорят, у него обо мне свое собственное мнение. Он не считает меня рядовой учительницей. Он называет меня учительницей, выходящей из ряда вон.

Думая обо мне так, он, ходят слухи, просто жаждет увидеть меня сперва у себя в кабинете, а потом…потом, вероятно, на скамье подсудимых.

Ходят слухи, что я тоже сгораю от нетерпения, мечтаю познакомиться с ним, иначе…иначе давно бы взялась за ум, встала в один ряд с другими педагогами и не подставляла бы сама себе подножку.

Я же лично думаю про себя, что вовсе не стремлюсь встретиться с каким бы то ни было прокурором, тем более с генеральным. Однако уверена и в другом: Эта встреча непременно состоится, так как не могу победить в себе одно желание — испытать лично на себе, есть ли в нашей стране свобода слова. Что будет со мной, если я, одна из немногих таких, как я, людей, буду говорить и писать то, что думаю.