Известный аноним - [9]

.

Напрасно думать, что Пушкин не достиг своей цели и никто его не понял; его друзья, некоторые из которых прекрасно постигли намек, содержавшийся в анонимном письме, просто боялись произнести вслух имя царя, а тем более отразить это на бумаге, т. е. задокументировать. Таинственно говорили лишь о некой «тайне», окружившей смерть поэта. Князь Вяземский дважды писал об этом в письмах: «Многое осталось в этом деле темным и таинственным для нас самих» (Из письма Вяземского к А. Я. Булгакову 5 февраля 1837 г.). «Эта история, окутанная столькими тайнами, даже для тех, которые наблюдали за ней вблизи…» (из неопубликованного письма П. А. Вяземского к Э. К. Мусиной — Пушкиной 26 февраля 1837 г. Подлинник по — французски.)[39].

Письменных свидетельств современников нет еще потому, что все прекрасно понимали намек, но никто не решался об этом написать по почте, поскольку письма перлюстрировались, о чем всем было известно. Но говорить — то в свете говорили. На каждый роток не накинешь платок.

«Еще в Москве слышал я, что Пушкин и его приятели получили анонимное письмо в коем говорили, что он после Нарышкина первый рогоносец», — писал Александр Иванович Тургенев брату Николаю в Париж, сразу после кончины Пушкина.[40]. Т. е. исполняет роль главного рогоносца при царе Николае, как Д. Л. Нарышкин был «рогоносцем величавым» при императоре Александре.

Писал он с оказией, посылая письмо с д´Аршиаком, который после дуэли срочно покидал Россию. С оказией, значит, можно было не опасаться. «Слышал еще в Москве» — это значит до 20 ноября, поскольку 21‑го он уехал в Петербург. Представьте себе, что распространителю устных слухов надо было добраться еще от Петербурга до Москвы, и вам станет понятно, что уже через неделю после получения диплома о намеке по царской линии шепотком говорили в самом Петербурге.

Петраков считает доказательством то, что намекать на Д. Л. Нарышкина мог только Пушкин, хорошо знавший уже порядком забытую историю Марии Антоновны Нарышкиной с Александром I. Тут Петраков ошибается, никто эту историю не забыл, хотя она и закончилась в 1813 году, почти сразу после рождения единственного сына императора Александра I, Эммануила Нарышкина, названного мистическим еврейским именем «С нами Бог», в честь побед над войсками Наполеона. Эммануил Нарышкин был известен всему Петербургу, он был воспитанником той же школы юнкеров и подпрапорщиков, которую закончил одновременно с ним и М. Ю. Лермонтов. Эммануил Нарышкин дожил до начала двадцатого века и всегда входил в ближний круг императорской фамилии. Совершеннолетие наследника престола Александра Николаевича отмечалось балом в доме у Д. Л. Нарышкина. А вот непременный секретарь И. Борх, именем которого подписан диплом, был мужем троюродной сестры Натальи Николаевны, урожденной Голынской. Циничный анекдот про чету Борх Пушкин рассказал Данзасу по дороге на Черную речку. Меня всегда удивляла невозмутимость Пушкина, граничащая с цинизмом, если помнить, что едет он защищать честь своей жены.

«По дороге им попались едущие в карете четверней граф И. М. Борх с женой, ур. Голынской. Увидя их. Пушкин сказал Данзасу: «Вот две образцовых семьи», и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, он прибавил: «Ведь жена живет с кучером, а муж — с форейтором».[41].

Итак, почему Пушкин составил и послал пасквиль на самого себя? Какие этому доказательства? Петраков считает, что главное, что преследовал Пушкин, это предупредить ближайших друзей против кого на самом деле он выходит на тропу войны. Он не хотел широкой огласки и потому разослал письма в двойном конверте для передачи самому себя. Однако Пушкин был уверен, что слух, или само анонимное письмо, все же дойдет до царя, заставив его остановиться, перестать настойчиво преследовать Наталью Николаевну.

С. Л. Абрамович пишет: «Пушкин уверенно называет число экземпляров («Семь или восемь» — А. А.), хотя мог бы сказать: несколько, многие… Значит, он был убежден, что распространение пасквиля ограничилось именно этим кругом лиц. Время показало, что Пушкин был прав».

Но откуда у Пушкина эта уверенность, Абрамович даже не приходит в голову. Она сама пишет, что «больше никаких подробностей об этом дне мы не знаем. К кому из друзей он бросился в первый момент? Как и когда узнал о письмах, которые получили Вяземские, Карамзины и другие? Где провел вечер? Об этом не сохранилось никаких свидетельств».[42].

Вот что пишет С. Л. Абрамович в своей хронике последнего года Пушкина, изданной в 1991 году:

«В 9‑м часу утра в дом княгини Волконской на имя А. С. Пушкина доставлено отосланное по городской почте анонимное письмо… Несколько часов спустя Пушкину принесли еще два экземпляра таких же писем: одно передала с посыльным Е. М. Хитрово, другое принес В. А. Соллогуб. Ни один из них не подозревал о содержании писем. К вечеру поэт уже знал, что письма были посланы по семи адресам».

Спрашивается, как он узнал, кому посланы письма, если остальные скрыли от него получение этих писем, догадавшись, что это анонимки и даже уничтожили их? Как ему удалось опросить всех? Почему он уверенно говорил о количестве этих писем? Ответ на поверхности — автор этих писем он сам.