Известный аноним - [16]

.

Петраков правильно замечает, что случай как нельзя был кстати и был на руку по большому счету только одному человеку, Пушкину. Хочу добавить к этому еще некоторые соображения. Кто посмел бы написать письма, в которых были намеки на личную жизнь монарха? Подданные, эти титулованные холопы? Да никогда в жизни. Они молчали и потом. Это были не времена Александра I, когда гусары могли показывать голые жопы царскому дворцу. Это не времена, когда Пушкин мог писать эпиграммы на царя и поплатиться за это только развлекательными путешествиями по югу России за государственный счет. Самое легкое, что могло ждать шутника при Николае, это разжалование в солдаты и ссылка на Кавказ. Лермонтов за стихотворение «На смерть поэта» получил эту ссылку и фактическое разжалование, потому что был переведен из гвардии в действующую армию под пули чеченцев тем же чином. [69]. А ведь царя он не трогал, только знать. Кауфман, сын генерала, офицер, за расстегнутый воротник, на пять лет был разжалован в солдаты.[70]. Может быть, иностранцы могли себе позволить такую вольность? Могли, но, только уехав из России, что они и делали, подобно маркизу де Кюстину, Александру Дюма и многим другим. А кто же мог в России решиться на такую выходку? Как мы знаем, равным царю считал себя только один человек — Пушкин. «Только царь да я в сапогах!» — приговаривал он. Только он мог осмелиться. При этом интрига была так лихо закручена, что понять ее механизм было практически невозможно, о чем и говорит дальнейшее бытование разнообразным версий.

21 ноября Пушкин не послал письма ни Геккерну, ни Бенкендорфу, он только прочитал графу Соллогубу письмо к Геккерну, отчего молодой граф пришел в ужас. Как — то привыкли считать, что Жуковский организовал встречу Пушкина с царем, что не подтверждено ничем. Нам кажется, что к этому времени и экземпляр подметного письма, и слухи о дуэли, и объявление помолвки Дантеса и Екатерины, сестры Натали, были известны монарху. Он решил встретиться с Пушкиным и успокоить его сам, но чтобы разговор не вышел за рамки приличий, он провел эту встречу в присутствии графа Бенкендорфа.

Царь говорит о дуэли, слухи о которой дошли до него. Пушкин успокаивает, что дуэли не будет. Царь берет с него слово, что он сообщит ему лично, если дуэль все — таки станет неминуемой. Царь объясняет Пушкину, что любит его жену как добрую и искреннюю женщину, что даже предупреждал ее, что красота дает повод к комеражам (сплетням) в обществе, и что ей надо опасаться этих слухов, сколько для нее самой, сколько и для счастия своего мужа. «О да, я знаю, ваше величество, она передала мне ваш разговор. Я благодарю вас за отеческое внимание». «Разве ты мог ожидать от меня чего — нибудь другого?» «Не только мог, но и, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моей женою…»

Так с государем никто не смел разговаривать. И говорят они об одном, а подразумевают совсем другое. М. А. Корф рассказывал, что подобный разговор ему передавал сам государь через много лет и как происходивший где — то на балу за три дня до дуэли. Надо полагать, что и сам Николай чувствовал потребность как — то оправдаться, чтобы его слова были переданы потомству, ведь барон Корф был его летописцем. А граф Бенкендорф, и Пушкин, участники беседы, были давно в могиле.

Дантес женился на сестре Натальи, Екатерине, которая была старше его на четыре года, увернулся. Слухи поползли снова. Теперь уже о том, что Дантес принес себя в жертву. Но, думается, и с царем связывали Наталью.

Сразу после Нового года граф А. Х. Бенкендорф посылает Наталье Николаевне записку, которой извещает, что государь, желая сделать приятное ей и ее мужу, посылает тысячу рублей для свадебного подарка Е. Н. Гончаровой. Екатерина была фрейлиной. Обыкновенно неимущим фрейлинам двора давалась так называемое фрейлинское приданое, сумма которого была от 10 000 рублей и значительно выше. Катрин Гончарова, вероятно, неимущей не считалась. Царь сделал подарок из своих денег, и Пушкин мог принять и это за оскорбление, поскольку деньги были посланы его жене через Бенкендорфа.[71]. Логичней это было сделать через министра императорского двора и уделов и управляющего Кабинетом Е. И.В., коим был в то время князь П. М. Волконский. Царь решил вопрос интимно, передал неофициально через графа Бенкендорфа, который имел сношения с женой поэта и ранее. Именно эта интимность и должна была взбесить Пушкина, но говорить об этом он, естественно, не мог, чтобы не заслужить обвинений в черной неблагодарности.

Свет смеется, Дантес издевается, отпускает пошлые каламбуры его жене. Геккерны, как старший, так и младший, в его глазах персонифицируются со злом. Друзья отворачиваются от Пушкина. «Дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных», — пишет Софи Карамзина за три дня до дуэли. Несмотря на траур по матери, который по — прежнему носит поэт, он посещает с женой все балы. 6 декабря, на Николу Зимнего, в день тезоименитства императора, «жена умного поэта и убранством затмевала всех других». (А. И. Тургенев). Он привязан, он прикован, он огончарован теперь уже навсегда. Натали танцует, она легка и воздушна. Он погряз в гостиных, душа его мельчает в салонах, кажется, что выхода из душного Петербурга нет, но выход есть всегда. Пушкин понимает, что ничего не остается, как идти до конца, его уже не остановить. Почитая мщение одной из первых христианских добродетелей, в бессилии своего бешенства, он пишет свое роковое письмо голландскому послу.