Известный аноним - [13]

Пушкину нужен был предлог, весь год он кидался на кого ни попадя, пока мертвой хваткой не вцепился в наглого и развязного кавалергарда с его омерзительным «папашей». Мы не знаем, что говорил Дантес, добиваясь благосклонности Натали, возможно, он ее и шантажировал. А уж если и шантажировал, так это связью с царем, о которой намекает ему папаша в своем письме, о чем мы знаем по ответному письму самого Дантеса. «Ты был не менее суров к ней, написав, будто до меня, она хотела принести свою честь в жертву другому».[56]. Будучи уже в Петербурге, с мая месяца 1836 г., барон Геккерн уже вполне открыто мог говорить об этом Дантесу, и сам Дантес мог, в конце концов, применить этот аргумент в своем давлении на Натали. 16 октября у Дантеса состоялся серьезный разговор с Натали, вероятно, после которого, по его словам, ему пришлось собрать все свое мужество и вполне сносно сыграть свою роль. Письмо Геккерну он пишет 17‑го. «Но потом силы оставили меня и такая охватила слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, расплакался, как дурак».[57]. Далее, вырабатывая план действий в письме к «отцу» он открыто пишет: «Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что (далее несколько слов неразборчиво).[58]. Комментаторы выбирают только два варианта: или Дантес повторяет угрозы застрелиться или угрозы все рассказать мужу. Мне же представляется третий вариант: здесь кроется намерение открыть всем, или мужу, что она любовница царя. «И внушить ей, что ее связь с государем может быть предана огласке»: возможно ли такое прочтение зачеркнутого? А почему бы и нет? Поэтому и надо было так размазать еще не просохшие чернила, чтобы его мысль никогда не поддалась прочтению. Вырвалось, но тут же понял, что подобное никак нельзя доверять бумаге. Дантес мог знать о свидании Натали с царем от Идалии Полетики, которая не удержалась и доверила тайну своему бывшему любовнику. Впоследствии, что тайна не соблюдена, стало понятно и самому монарху, гнев вылился на Идалию косвенно: ее муж был переведен в одесский гарнизон и Идалия всю оставшуюся провела в провинции. Было за что ей ненавидеть лютой ненавистью покойного поэта, ненавистью, которую пытались объяснить его нелестными строчками стихов о ней или тем, что в карете он потрогал ее за коленку. Право, женщину ее пошиба это не оскорбит.

Итак, Дантес или его «отец» Геккерн, заметьте устно, стали шантажировать Натали свиданием с царем, но Пушкин уже знал об этом свидании, и жене было просто поделиться своей тревогой с мужем. Вот только тут он и взбесился окончательно, только тут объект его ненависти окончательно определился, и поворота вспять для него не было.

КАРТЕЛЬ

Современный человек может сомневаться, как Пушкин, такой благородный, мог так низко поступить, указывать на то, что подметные письма написаны голландским послом. Но указывал он на это только в черновых, разорванных и не посланных письмах. В письме Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г. он прямо указывает на иностранца, дипломата, как составителя писем, но это письмо он тоже не послал. А в роковом письме, которое привело к дуэли, об этом нет ни слова. Не смог возвести клевету. В письме есть только слова о трусости и пошлости Дантеса и о том, что он «плут и подлец». В этом он клеветы не усматривал. Хотя Пушкин довольно часто в своей жизни руководствовался совсем не христианскими принципами. Когда он узнал, что Толстой — Американец распространяет о нем грязные сплетни, то писал Вяземскому 1 сентября 1822 года:

«Ему (Толстому — А. А.) показалось забавно сделать из меня неприятеля…Я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей — в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью».[59].

Пушкин, как и Лермонтов, его младший собрат, решил делать романы в жизни. В этом деле у нас есть только одна сохранившаяся улика — анонимное письмо. Никто почему — то не обращает внимания, что диплом рогоносца вполне «литературен». Разумеется, и письменная культура в то время была довольно высокой, но всё же, всё же, всё же, как писал другой поэт и по другому поводу. В нем такие тонкости частной русской жизни, сочинение его он не под силу иностранцу. Да и написан он (т. е. исполнен) рукой русской, во всяком случае, для водившего пером французский язык не был родным. Вспомним, что для большинства аристократов, людей высшего света именно французский был родным, они зачастую и русского — то толком не знали. Например, Мария Дмитриевна Нессельроде, хотя и была урожденной Гурьевой, но по — русски говорила плохо. Поэтому в тексте ошибок нет, а рука неуверенна. Ясно, что тот, кто писал и тот, кто переписывал, люди разной культуры.

Теперь о печати. Все исследователи, описывая печать, которой было запечатано письмо, прежде всего, отмечают прописную букву «А» в центре, а также кириллическую букву «П», которую некоторые считают стилизованным изображением храма, поскольку на печати есть и изображение масонского циркуля. Буква «А» находится внутри кириллической буквы «П», что может рассматриваться, как монограмма «Александр Пушкин». Лишь итальянская исследовательница С. Витале, описывая печать, в скобках предположила: «возможно, Александр, то ли Пушкин, то ли царь Александр I».