Известный аноним - [12]
Вот что отвечал Филипп Филиппович Вигель в ответ на просьбу Пушкина в письме написанном, по датировке полного собрания сочинений, около 18–20 октября 1836 года (далее подчеркнуто мною — А. А.):
«Вы требуете от меня того, об чем я сам хотел просить вас; у меня есть человечек — машинка, который очень исправно переписывает ему совершенно непонятное. Его рукой писано письмо мое и мною даже не подписано. Вот вам доказательство, что я не ищу его известности; оно писано для одного. Надо было быть уверену в его уме и проницательности, чтобы осмелиться так писать. Он один сквозь некоторую досаду мог увидеть беспредельную к нему любовь и преданность: его талант поставил выше мелочей обыкновенного самолюбия. Он может не уважить мнением моим, но чувства, я знаю, всегда уважал. — Я болен, без того бы сам к вам явился. Я чувствую простуду и в то же время моральную болезнь, какое — то непонятное лихорадочное беспокойство. Нежную, обожаемую мать разругали, ударили при мне по щеке; желание мести и бессилие меня ужасно тревожит. — Я ожидаю от Димитрия Николаевича извещение когда удобнее ему будет дружески, по Арзамасски, побеседовать с вами».
Далее следует французский текст, мы даем его по — русски:
«Я снова раскрываю мое письмо, чтобы сообщить вам, что Блудов ждет вас с нетерпением с десяти до трех в среду. Дайте мне знать, должен ли я притти к вам, я совсем болен, но мертвым или живым вы увидите меня у себя, если вы это прикажите».[55].
Надо сказать, что это письмо никто прежде не комментировал в первой его части. Так вот в этих строках речь идет о человечке — машинке, к которому Вигель, вероятно, испытывал определенные чувства, скрывать которые от Пушкина он не считал нужным, а даже и афишировал их, потому что Пушкин совершенно спокойно относился к его гомосексуальном наклонностям. Как сказали бы сейчас, был вполне политкорректен. К тому же Вигель и сам хотел обратиться к Пушкину, по поводу работы для своего любимого человечка, о чем говорит во первых строках. Он подчеркивает, что человечек во всех отношениях надежен, и сам Вигель не ищет для него известности, а того его талант поставил выше самолюбия. Ясно, что Пушкин искал человечка надежного, которому можно доверить переписку каких — то рукописей, при соблюдении тайны. Вигель ручается в этом. Во второй части Вигель иносказательно пишет о философическом письме Чаадаева, которое морально его сломило. Из морального кризиса директор департамента иностранных исповеданий, действительный статский советник Ф. Ф. Вигель скоро выбрался и 21‑го октября написал на Чаадаева донос петербургскому и новгородскому митрополиту Серафиму. В третьей части своего письма, он сообщает о том, что договорился с министром внутренних дел Блудовым, своим непосредственным начальником, о встрече того с Пушкиным.
Когда — то и Блудов, и Вигель, и младший их товарищ Пушкин были членами литературного общества «Арзамас», соответственно под прозвищами: Кассандра, Ивиков Журавль и Сверчок. Об этом вспоминает Вигель, договариваясь с Блудовым о встрече.
Ясно, что Пушкин обратился просьбой к Вигелю, по крайней мере, за день до этого, в правилах хорошего тона было отвечать на письма в тот же день или на следующий. Переписка Пушкина нам демонстрирует это. Что же произошло до 18–20 октября 1836 года?
Приехав на квартиру к Идалии Полетике по ее просьбе, Натали Пушкина нашла там императора. Император часто пользовал конспиративные квартиры для встреч с дамами. Вероятно, по просьбе своего любовника Ланского, Идалия уступила квартиру императору. Наталья была взволнована состоявшимся разговором, не нам судить, что там произошло. Скорее всего, галантный император отступил перед растерянной женщиной, он вовсе не был монстром, как пытались его характеризовать, но актером был и отступление его было обставлено по всем правилам актерского искусства, как жест великого благородства.
Итак, во времена первого замужества Наталья Николаевна возможно избежала падения с императором, но в расстроенных чувствах, она примчалась к Вяземским, где не нашла ничего лучшего, как объяснить свое состояние тем, что была на тайном свидании с Дантесом, где поручик ломал руки и обещал застрелиться, если она немедленно не отдастся ему. Застрелиться? В чужом доме? По другой версии он якобы стоял на коленях, умолял ее бросить мужа и бежать. Она еще что — то врала, лепетала, произносила имя Дантеса, в ужасе боясь случайно произнести другое имя. Княгиня Вера вспоминала об этом через много лет, когда версия окружения Пушкина уже отлилась в нужную форму: Пушкин, Натали, Дантес. Вся эта история отдает такой фальшивой мелодрамой, что не хочется ее обсуждать, все аргументы против уже привел Н. Я. Петраков в своей книге. Муж увидел ее смятенное состояние, которая она так и не смогла подавить; былого развратника не так легко было обмануть, как княгиню Веру. Он взбесился, узнав от жены правду (каким способом он ее вытянул, мы не знаем), и, поняв, что далее терпеть нет мочи, собрался запустить уже продуманный и подготовленный маховик с анонимными письмами. Но, вероятно, медлил. На что — то надеялся.
