Изумруды пророка - [56]

— И все-таки мне хотелось бы, чтобы ты ответила на один вопрос…

— Спрашивай…

— О, вопрос очень простой: это еврейские камни, ты сама еврейка. Почему же, если ты знала, где они находятся, ты ничего не сказала об этом своим единоверцам?

— Потому что я им не доверяла. Люди меняются, и я слишком сильно опасалась, как бы рыночная ценность камней не перевесила их духовную ценность. И потом, я ждала тебя. Я могла рассказать это только тебе… Отправляйся туда! Ищи жилище той, в чьих жилах течет кровь Дракула. Ты найдешь «Свет» и «Совершенство», и они вернутся в Иерусалим. Там они, по крайней мере, займут наконец подобающее им место и окажутся в тех руках, в каких им положено находиться…

Внезапно промелькнувшая в голове Морозини мысль о Гольберге и о тех средствах, которыми тот не гнушался ради обладания изумрудами, заставила его задуматься над тем, действительно ли именно в такие руки следовало бы попасть изумрудам. Он в этом сомневался, но, разумеется, вслух своих сомнений высказывать не стал.

Он уже собрался уходить, но в последнюю минуту спохватился, достал из кармана записную книжку и на всякий случай записал трудное название города, которое Саломея продиктовала ему по буквам: «Сигишоара»… Наконец он склонился было над ней для прощального поцелуя, но она, поднявшись, крепко обняла его:

— Тебе действительно уже пора?

От прикосновения ее тела он дрогнул, но на этот раз у него были все основания для того, чтобы овладеть собой. Он легонько коснулся губами ее жаждущих губ, потом мягко отстранил молодую женщину:

— Спасибо тебе за все, что ты дала мне! Я никогда этого не забуду…

— Но никогда не вернешься?

— Кто знает? Конечно, в ближайшее время не вернусь, но… если мне удастся найти для твоего народа «Свет» и «Совершенство», я приду рассказать тебе об этом.

Он не стал добавлять к этому, что придет с самыми благими намерениями, чтобы не гасить радости, вспыхнувшей в прекрасных темных глазах.

— Ты обещаешь?

— Обещаю…

Выйдя в сырую и холодную ночь, он почувствовал, как навалилась на плечи усталость, и порадовался, что его ждет машина. Он никогда в жизни не дошел бы до «Перы» пешком. «Пора бы запомнить, что тебе уже не двадцать лет, и даже не тридцать! — сказал он сам себе. — А сейчас тебе бы не помешали несколько часов сна…»

Он уснул в машине, водитель его разбудил. В гостинице Альдо поднялся пешком в свой номер — он боялся заснуть в лифте. Добравшись наконец до постели, он свалился на нее, как был, одетый и провалился в блаженный сон.

Он все еще крепко спал, когда за ним пришли: он был арестован по обвинению в убийстве гадалки из квартала Хаскиой. Она была убита той же ночью…

Все это напоминало кошмар. И напоминало до такой степени, что Морозини спрашивал себя, проснулся ли он действительно или эта колдовская ночь все еще длится. Сначала его номер наполнился солдатами со свирепо закрученными усами, потом они шли по коридорам отеля, провожаемые испуганными взглядами постояльцев, потом его везли в тюремной машине с вооруженными до зубов охранниками… За мостом Галаты кончились «европейские» кварталы, дальше была железная решетка и серые стены тюрьмы рядом с минаретами Айя-Софии и наконец холодная и зловонная камера, в которую его бросили и где ему предстояло дожидаться первых допросов. Хорошо, что он успел прихватить с собой теплый плащ, хоть сможет согреться в ближайшие дни. Но он был заключен и еще в одну, на этот раз — невидимую тюрьму, был огражден барьером чужого, незнакомого языка, барьером непреодолимым, поскольку те, кто его схватил, похоже, никакими иностранными языками не владели… Насмерть перепуганный управляющий «Пера-Паласа» прочитал и перевел Морозини ордер на его арест и все обвинения, которые ему предъявляют, но никаких подробностей сообщить не мог, поскольку офицер, командовавший подразделением, ничего не объяснил.

Сидя на едва прикрытых грубым вытертым одеялом досках, которые должны были служить ему постелью, Альдо растерянно оглядывал свое новое жилище: каменные стены, Когда-то давно выбеленные известью, от которой теперь остались лишь туманные разводы, соседствовавшие с подозрительными пятнами и непонятными надписями; табуретка, ведро в углу, тяжелая, выкрашенная зеленой краской дверь с зарешеченным окошком… Больше ничего… Изучив обстановку, он попытался понять, что с ним произошло. Саломея убита! Но кто же ее убил, господи боже мой? И когда? Сам он ушел от нее в три. Возможно, убийца был уже там, подстерегал, пока он выйдет. Он даже наверняка был там, поскольку несчастная женщина была убита «ночью», но эта уверенность была единственной брешью в выраставшей вокруг Альдо сплошной и непреодолимой стене вопросов, ответов на которые было не найти. И это тем более его тревожило, что порядки в новой Турции, как говорили, мягкостью не отличались. Заподозренного и потом обвиненного в чем-то человека могли без особых формальностей повесить или расстрелять, в зависимости от того, был ли он штатским или военным, причем для иностранцев никаких исключений не делали.

Ошеломление прошло, уступив место подавленности, а та, в свою очередь, сменилась гневом. Неужели он, князь Морозини, позволит вздернуть себя на виселицу, расстанется с жизнью, которую так любит, расплачиваясь за преступление, которого не совершал? Неужели он сдастся без борьбы? Ну нет, ни за что! К тому же и Адальбер скоро вернется. Как только Адальбер узнает, что с ним произошло, он сделает все возможное и невозможное, чтобы вытащить его отсюда. Уж в этом на него можно положиться: если понадобится, он дойдет и до самого Ататюрка, только бы спасти его, Альдо…