Изумительное буйство цвета - [3]

— Я могу вам чем-то помочь?

Я подскакиваю от неожиданности и, обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с официально-строгой дамой.

— Извините, — оправдываюсь я. — Я искала своего племянника, но, видимо, пропустила его на выходе.

Она высокого роста, старше меня; на ней гофрированное платье оливкового цвета, длинное, почти до пят, сверху — бежевая шерстяная кофта. Я просто уверена, что это директор.

— Все уже ушли, — говорит она. — Как зовут вашего ребенка?

— Генри. Генри Вудолл.

— О, конечно! — Она позволяет себе слегка улыбнуться. Генри, должно быть, с характером. Точно как мой Генри. — Я видела, как он уходил из школы с мамой Тони Пекинса. Он знал, что вы придете за ним?

— Мы не договорились точно. Я сказала, что постараюсь прийти вовремя, если получится.

— Понятно. В следующий раз в подобной ситуации имейте в виду, что если у нас будет записка от мамы, то будет гораздо проще. Думаю, вы понимаете, что в наше время нужно быть очень осторожным в таких вопросах.

Я киваю.

— Конечно же, — соглашаюсь я.

— Вы знаете, где выход?

Я вновь киваю и направляюсь к главному входу. Дойдя до двойных дверей, я оборачиваюсь проверить, ушла ли она. Убедившись, что это так, я бегу по другому коридору в противоположном направлении, надеясь, что в здании больше никого нет. Здесь должен быть запасной выход. У меня не просто стучит в висках, а гудит, грохочет. Я пробегаю мимо рядов пустых вешалок, детских туалетов, опустевших классов. За любым углом я могу столкнуться с уборщицей.

Пожарная дверь: «ОТКРЫВАТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ ЭКСТРЕННОЙ НЕОБХОДИМОСТИ».

Жаль, что не смогу запереть ее за собой. Это и есть случай экстренной необходимости. Потом кто-нибудь позаботится, чтобы ее заперли.

На детской площадке есть калитка с противоположной стороны. Я заставляю себя замедлить шаги и направляюсь к ней. Затаив дыхание, готовлюсь к неизбежной схватке. Но ничего не происходит. Я дохожу до калитки и выхожу через нее.

Тогда я снова пускаюсь бежать и не могу остановиться. Я все бегу и бегу, теперь уже по незнакомым улицам. Перебегаю дороги, не дожидаясь зеленого человечка светофора. Мелькают мамы с колясками, маленькие магазинчики. Все, я больше не могу. Я прислоняюсь к фонарному столбу, ловлю ртом воздух, чувствую, как сильно колет в боку. Наконец немного успокаиваюсь, начинаю дышать ровнее. Но в груди — это болезненное, саднящее ощущение. Через некоторое время я иду снова, медленно и осторожно, прямо к автобусной остановке. Сейчас я сяду на автобус и поеду в центр города, а потом пересяду на другой, поеду в противоположном направлении. Назад, к своей безликости.

На ступеньке автобуса я вспоминаю, что Элен осталась ждать меня около школы. А может, она вошла в школу и ищет меня. Чувство вины разрастается и заполняет меня всю. Элен сделала неправильный выбор.

Слишком много желтого…

Я не всегда иду домой. В Бирмингеме есть места, где не нужно разговаривать с людьми. Можно провести весь день в «Рэкхэме», пользуясь их туалетами, разъезжая на эскалаторах и перекусывая бутербродами с кофе в ресторанчике под крышей. Я примеряю одежду, которая мне явно не по карману, и экспериментирую с пробными духами до тех пор, пока все их запахи на моей руке не смешиваются в один. Как-то я провела там целый день, поднимаясь на эскалаторе до самого верха, а затем спускаясь до первого этажа, и все это для того, чтобы физически проделанные мной круги вытеснили или успокоили кружение моего сознания, в котором каждое вращение судорожно захлестывается последующим.

Центральная библиотека открыта до восьми вечера. Я сажусь за стол и кладу перед собой книгу, бумагу и карандаш. Теперь я притворяюсь, что работаю: время от времени переворачиваю страницы, бегло записываю довольно странные комментарии на тот случай, если кто-либо вздумает наблюдать за мной. Глава 3 (так где же она?). Слабовато идет развитие центрального образа… А знает ли Джеймс Генри?

Я не возвращаюсь домой всю ночь — ведь желтого цвета больше нет. Иду в «Рэкхэм» и брожу там до шести вечера, до восьми сижу в библиотеке, потом хожу по Броуд-стрит, туда и обратно, пока не загораются огни, а с ними можно легко представить, что ты идешь в концертный зал. Я брожу среди людей, идущих на концерт или в театр. Стою перед трехголовым фонтаном, смотрю, как промокают ноги под его брызгами. Часто поглядываю на часы, как будто поджидаю кого-то; мой взгляд, скользя мимо людей, блуждает вдалеке. В перерывах я смешиваюсь с толпой, вышедшей выпить кофе, а потом делаю вид, что я одна из тех, кто возвращается домой после спектакля. Сажусь на автобус и еду в Беарвуд, и дальше в Кингз-Нортон, потом в Холл-Грин. Выхожу, проехав половину пути, и возвращаюсь в центр города.

В голове одна мысль: не думать ни о чем. Внутри появляется особая легкость, мне начинает казаться, что я, если очень постараюсь, смогу полететь по воздуху. Мне нравится эта бездумность, это удивительное состояние отстраненности от своего собственного «я».

Музыка струится из открытых дверей. Незнакомые люди заговаривают со мной, но невидимые границы не позволяют им нарушить окружающую меня тишину. Это делает их такими далекими, что они для меня почти не существуют. Они — лишь плод воображения, чужого воображения.