Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея - [89]
А в Москве законсервировали опустевшее здание, провели «зашивку окон» досками, вынули стекла из витрин, отключили отопление. В холодном зале в тусклом свете темнели пустые каркасы скелетов, в витринах лежали ящики с окаменелостями и «одиноко на постаменте стоял Диплодок»[812].
При музее осталось несколько женщин-палеонтологов, пара пожилых пожарных и две случайные старушки-вахтёрши. Одна из них вечерами сидела на крылечке и в музей не входила даже при бомбёжках. На недоуменные вопросы отвечала, что боится в темноте ходить мимо костей: «Ужасть, как я этих покойников боюсь»[813].
Остальные палеонтологи покинули столицу. Одних призвали на фронт, другие занимались поисками нефти, третьи были в эвакуации.
Прошло два года. После перелома в войне и отступления немецкой армии, музей стал готовиться к возвращению. Оно состоялось в 1944 году.
Палеонтологам по поручению Академии пришлось немедленно развернуть экспозицию, чтобы «поднять патриотический дух» граждан. Её восстановили в рекордные сроки всё в том же крохотном здании. Уже в ноябре 1944 года музей отчитался перед президиумом Академии: «Когда разрушены богатые сокровища ископаемых животных в Одессе, Киеве, уничтожен варварски гигантский олень в Истре, когда недоступны для осмотра музеи Всесоюзного геологического института и Горного института в Ленинграде, мы счастливы тем, что к 27-й годовщине Великого Октября Палеонтологический музей Академии наук СССР, несмотря на тесноту помещения, открыт для широкого осмотра»[814].
Он работал каждый день, без выходных, по шесть часов: с 11 до 17. Экскурсии (не более 15 человек в группе) проводились по вторникам, четвергам и воскресеньям. Вход был бесплатный[815].
Экспозиция даже увеличилась. В вестибюле, сразу за тугой дверью, расположилась палеоэкологическая выставка, которая демонстрировала жизнь юрского озера, девонского и каменноугольного морей. На стенах висели плиты со следами триасовых рептилий, под которыми шла игривая подпись: «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей».
В первом, большом зале разместили остатки ископаемых амфибий и рептилий. По центру стоял чёрный остов диплодока. По правую сторону от него – витрины Северо-Двинской галереи. Новых материалов из Соколков появилось немного: распиленный череп парейазавра с хорошо заметной мозговой полостью и небольшая витрина, заполненная зубами парейазавров и иностранцевий.
По левую сторону от диплодока шли витрины и постаменты с недавними находками: два скелета хищных ящеров титанофонов (один в неотпрепарированном виде, другой очищенный от породы), кости громадного плиозавра, незадолго до войны привезённые из сланцевого рудника Чувашии.
Вторую половину большого зала и весь малый зал отдали под млекопитающих. Здесь громоздились скелеты индрикотерия, большерогого оленя из Рязани (про него писал К. Г. Паустовский в «Мещёрской стороне»), шерстистого носорога, ископаемого зубра.
Популярность музея росла. Власти интересовались им «как местом, куда можно направлять экскурсии в порядке культмассовой работы с заводов, из учреждений и т. д.»[816].
Летом 1945 года музей посетила большая делегация зарубежных учёных, приглашённых на празднование 220-летия Академии наук.
Президент Французской академии наук профессор М. Кольри записал в книге гостей: «При посещении этого музея затруднительно сказать, что наиболее удивительно. Однако я думаю, что ничто не превосходит коллекции парейазавров из перми, особенно если представить себе труд, необходимый для препаровки великолепных выставленных скелетов».
Английский палеонтолог Д. Ватсон отдал предпочтение пермским ящерам титанофону и улемозавру: «Они – настоящие откровения, самые прекрасные, самые важные и новые остатки рептилий в мире»[817].
Число посетителей быстро увеличивалось. В 1945 году оно составляло 1676 человек, спустя три года – 5422.
Как и прежде, в музей постоянно поступали новые материалы, особенно громадными стали сборы советских палеонтологов в Монголии. Из пустыни Гоби они привезли более ста тонн коллекций, в основном остатки динозавров. В музее быстро отпрепарировали и смонтировали несколько крупных скелетов, а отдельные черепа выставили в витринах. Они были эффектными и привлекали внимание. Во время экскурсии по музею Ефремов не раз показывал на череп тарбозавра и говорил, что с такими зубами никакой социализм не страшен. На него писали доносы, которые, впрочем, оставались без последствий: времена стали более мягкими[818].
В 1948 году, спустя одиннадцать лет после переезда, из Ленинграда в Москву доставили последние конкреции Амалицкого: несколько десятков тонн. Их «уложили штабелем, как бут, около музея»[819].
Места опять катастрофически не хватало. Для хранения коллекций музей арендовал подвалы соседних домов. Это было опасно. В одном подвале прорвало трубы, погибло несколько скелетов парейазавров с Вятки. В другой забрались дети. Им на глаза попался ящик «Ламское имущество», где лежали рукописи, одежды и статуэтки, привезённые палеонтологами из заброшенного монгольского монастыря. Дети распотрошили ящик, и несколько лет мальчишки в округе играли в «войнушку» в оранжевых буддийских тогах
