Изменник - [11]

Шаландин исчез, а Галанин принялся угощать своих посетителей немецким военным хлебом и колбасой: «Попробуйте этого знаменитого комисброта, он специально выпекается для наших солдат». Иванов и Вера отломили по кусочку хлеба цвета земли и начали жевать, подняв глаза к небу, все таки не могли скрыть гримасу отвращения: «Ну и гадость!» решает Вера по немецки. Галанин удивился: «Гадость? Но это с непривычки. Для нас же, немцев, он очень вкусен и к тому же полезен. Он очень питателен и делает нас сильными и храбрыми. Не смейтесь, я уверен, что ваши солдаты потому и воюют плохо, что его не едят. Уверяю вас…»

***

Медведеву казалось, что он видел кошмарный сон. Ему хотелось проснуться, чтобы увидеть все нормальным, таким как это было до того, как его арестовал этот гад Шаландин и увидеть всех такими, какими они были раньше, покорными и угодливо улыбающимися. «Это точно, товарищ Медведев. Га, га, га! правильно, дорогой товарищ, сюда пожалуйста, товарищ Медведев… сию минуту, товарищ Медведев!

Дорогу товарищу Медведеву…»

Но сон не проходил и он, по прежнему, видел вокруг себя лица, веселые злым торжеством, слушал грубые шутки конвойных, торжественный и грозный шелест трехцветного знамени, откуда то появившегося над зданием горсовета, нытье испуганного на смерть Писарева, прерываемое криками и ударами палок и далекий, страшно далекий артиллерийский гул.

Пока его вели по городу и потом здесь в камере он озирался вокруг, все старался запомнить всех, чтобы потом никого не забыть, к ответу притянуть. И все время это горькое раскаяние, стыд, что он не досмотрел за врагами народа, которые его, представителя партии, ее карающую десницу, при аресте так зверски избили. Этот стыд заглушал и боль разбитого рта и страшную мысль о неминуемом конце.

Всю ночь он не спал, как не спали и его товарищи по несчастью: Писарев, который проскулил и проплакал и Санин, который молча вздыхал, ворочаясь на каменном полу маленькой камеры.

Утром пришел Шаландин и погнал всех трех на допрос. Непрерывно подгоняемые пинками конвойных, вошли в кабинет председателя горсовета Судельмана, который еще вчера утром совещался с начальником НКВД о мерах для того, чтобы прекратить панику в городе… потом в скорости Судельман исчез и вот теперь в его кресле сидел немецкий офицер, с темными как будто русскими глазами. Рядом с ним, опустив голову, сидела его любимица, комсомолка Вера Котлярова, около нее с торжествующим радостным лицом начальник милиции Шаландин, потом с хитрыми прищуренными глазами районный агроном Иванов.

Конвойные толкнув арестованных к столу, стали у стены. Сон продолжался… на полу валялись лоскутья портрета Сталина, который еще вчера висел над столом и Медведев заметил как один из конвойных наступил ногой на лицо вождя народа, вспомнил взорванный памятник, мимо которого их гнали, ведя на допрос, вспомнил всю кошмарную ночь, которая стала вдруг гранью между славным прошлым и подлым настоящим, как его внезапно арестовали те, которым он верил. И его мучило не страшное избиение толпой. За свою долгую жизнь революционера и большевика он бывал в положениях еще худших, но мысль о том, что его старого большевика и бессменного стража революционной законности, сначала чекиста, а потом энка-ведиста, могли долгие годы водить за нос эти контрреволюционеры Шаландин и Иванов и другие, все те, кто радовался его поимке и старался бить… Он сжимал кулаки и напрягал свой слух, чтобы услышать снова, как в славные годы гражданской войны, частые перекаты пулеметов и цоканье копыт по мостовой и победоносное ура красных бойцов, спешивших его освободить…

Но все было тихо снаружи, перед ним с фашистом сидели враги народа и он со связанными руками должен был еще в последнем унижении слушать мольбы о пощаде своего помощника Писарева, ставшего внезапно трусливой бабой, не сравнить с беспартийным Саниным. Тот хотя совершенно перестал теперь ему подчиняться, но пощады не просил и даже по дороге на площади, когда его жена вопила диким голосом и старалась его обнять, не растерялся и продолжал молча шагать под ударами конвойных, правда, били его не так сильно как их, коммунистов и даже, как будто, жалели, в то время от ударов и он и Писарев не раз падали на землю и сейчас едва держались на ногах.

Иванов весело смеялся: «Что скажешь, Медведев, не нравится?» Медведев посмотрел на него в упор: «Нет, не нравится, сволочь. Смотрите, отвечать ведь рано или поздно придется!» Шаландин не дал ему говорить дальше: «Мы тебя, красная сволочь, сюда доставили не ругаться. Мы тебя сейчас вместе с твоими помощниками судить будем за ваши преступления. Отвечай, признаешь ты себя виновным в том, что в районе жег хлеб, в МТС попортил машины, здесь в городе взорвал электростанцию и потом поджег?» Немец нагнул голову к Вере и что-то ей пролаял по своему, она ему долго что-то говорила, все время опустив голову, видно переводила. Медведеву было ясно, что она была на его стороне, на стороне партии, и ему стало легче на сердце, почувствовав, что он не был один среди врагов, можно было теперь показать этим гадам, что он нисколько их не боялся, потом Вера расскажет всем о его геройской смерти.