Излучина Ганга - [65]

— Правда ведь, теперь сахиб разрешит мне стать фери? — спросил Рамоши.

Маллиган побагровел.

— Чтобы ты сам растил опиум и драл втридорога? А то тебе, бедняжке, платить приходится, — зарычал он. — «Особо опасный», с двумя убийствами за плечами.

— С тремя, — поправил Большой Рамоши. — Первый раз я прикончил двоих сразу. Мужа и жену.

— Нет, какова наглость! Трижды убийца и собираешься стать поселенцем.

— Так ведь сахиб обещал — всем объявляли: кто что-нибудь сообщит насчет надписи, станет фери.

Маллигану нечего было возразить. Он хитер и бессовестен, этот гигант ублюдок. Небось тоже ждал германской победы — тогда его неприятности кончились бы. А когда надежды не оправдались, переметнулся на другую сторону.

— Но ведь ты даже не сообщил, кто это был, — сказал он.

— Темно было, сахиб. Я не мог его разглядеть толком. Заметил только «D» на куртке.

— С этим далеко не уедешь, — пробормотал Маллиган себе под нос. — Таких больше шестидесяти, и чуть ли не половине разрешено выходить из бараков. Что нам дают твои сведения? Конечно, зря ты до сих пор молчал. Было бы гораздо полезнее знать об этом в тот же самый день. Ты нарушил свой долг.

— Откуда ж мне догадаться, что это имеет отношение к надписи, — кротко ответил Гхасита. — Когда сахиб сделает меня фери?

— Не знаю. Посмотрим, что нам дадут твои сведения, — заявил Маллиган. — Будешь ты фери или нет, зависит от того, что мы выясним.

На следующее утро Гьян и другие клерки выдавали бригадирам пустые мешки для высушенной копры. Внезапно в отдел снабжения ввалился Маллиган в сопровождении своей любимой собаки, огромного красноглазого бульдога. Он отослал двух заключенных с уже подсчитанными мешками и уселся на кипу одежды в углу.

— Как ты думаешь, кто писал эти штуки? — спросил он Гьяна.

— Я не знаю, сэр, — ответил Гьян. «Уж не меня ли он подозревает?» — мелькнула мысль.

— Я не спрашиваю, знаешь или не знаешь. Я спрашиваю: как ты думаешь, кто бы это мог быть?

Гьян не знал, что сказать.

— Может быть, кто-то из фери, сэр? — предположил он наудачу.

Маллиган отрицательно мотнул головой.

— У меня есть основания думать, что скорее кто-то из этих голубчиков — «особо опасных».

У Гьяна заколотилось сердце. Тюрьма была наводнена шпионами и провокаторами. Любой надзиратель, имеющий на тебя зуб, найдет, за что уцепиться и о чем донести Маллигану. Он, Гьян, особенно уязвим. «Особо опасный», вошедший в доверие к Маллигану и даже произведенный в клерки! А при воспоминании о спрятанных деньгах Гьяна охватывал ужас. Лучше бы ему не прикасаться к этим деньгам. До тех пор совесть его была абсолютно спокойна.

— Лично я никак не мог этого написать, сэр. Потому что я желаю Англии победы в войне, — сказал он.

— Никто тебя и не подозревает, черт тебя дери! — заверил его Маллиган. — Дюжина таких, как ты, работает в разных местах. И любой мог это сделать. Да еще пятьдесят, которые ходят под конвоем. Тем даже легче было выскользнуть на минутку, когда охранник отвернется, и намалевать надпись. Или, например, залезть на дерево…

Теперь страх показался Гьяну живым существом, ползающим у него по коже «Маллиган не может не заметить, как я нервничаю», — думал он. Он хотел заставить себя сказать хоть что-нибудь. Он хотел, но язык его не слушался.

— Я хочу, чтобы ты глядел в оба, — между тем продолжал Маллиган. — С тобой они откровеннее, чем с тюремщиками. Это вполне понятно. Сделай вид, что относишься к ним с симпатией. Согласись, например, с тем, что Гитлер должен выиграть войну и так далее. Сообщай о каждом подозрительном, о любых слухах, вообще обо всем. Докладывай мне лично. Я должен довести это до точки.

Страх исчез так же внезапно, как и появился. Гьян испытывал теперь чувство признательности.

— Будет исполнено, сэр, — обещал он с энтузиазмом.

— И помни — твои труды даром не пропадут.

— Спасибо, сэр.

— От тебя требуется только растворить пошире глаза и уши. Но будет и специальное задание — следить за одним человеком. Держать его незаметно под неусыпным наблюдением… Деби-даял!

Гьян избегал взгляда Маллигана, стараясь скрыть свое смятение и уделяя преувеличенное внимание собаке, которая охотилась за крысами. Наморщив лоб и потирая щеку правой рукой, Маллиган продолжал инструктировать Гьяна напряженным шепотом, отчего слова вылетали у него изо рта короткими очередями.

— Не отставай от него ни на шаг, когда он выходит из барака, понял? С этого дня его часто будут посылать на работу в разные места. Пусть порезвится, ясно?

— Да, сэр.

— По документам видно, что ты с ним учился в одном колледже. Но не перестарайся с этой дружбой. Он не должен ничего подозревать. Понятно тебе?

— Да, сэр.

— Я хотел бы поймать его на месте преступления, если удастся. Тогда мы его примерно накажем и заткнем рот мятежникам, всем, кто болтает языком и распускает слухи. До тех пор я не намерен ничего предпринимать. Пусть они пока гуляют — Деби-даял и все, кого мы подозреваем. Но каждую минуту, которую он проведет за стенами тюрьмы, ты не должен спускать с него глаз.

«Они справедливы, всегда справедливы, что бы ни случилось», — напомнил Гьян самому себе. Он не представлял себе, что кто-нибудь другой, кроме англичанина, стал бы проявлять такую щепетильность. Индийская полиция тотчас схватила бы всех подозреваемых, приволокла бы в участок, и там их били бы до тех пор, пока они не признались бы во всем. А может быть, и здесь, в тюрьме, надзиратели поступили бы так же, не опасайся они Маллигана. Мысль о том, что произошло бы, если бы в тюрьме хозяйничали личности вроде Балбахадура, была слишком страшной, чтобы на ней останавливаться. «Но разве не к этому стремятся националисты, — думал Гьян, — прогнать всех англичан и вручить власть тысячам и тысячам Балбахадуров?»