Излишняя виртуозность - [37]

Луша обиженно отодвинулась на край скамейки. «Лампа» на горизонте позеленела, стала какой-то чудовищной.

— Сейчас мы можем увидеть зелёный луч, приносящий счастье! — включая лирику, вымолвила она.

Чувство уныния охватило меня. От зелёных этих лучей тошнило с детства... Вряд ли мы сработаемся, чёрт возьми, и с ней. Но, слава богу, лампа превратилась в гриб, и он с каждой минутой делался всё зловещее... во всяком случае, подыгрывать ей он не собирался. О лирике мы не договаривались: капитан застрелился — это да. Хотя и капитана, честно говоря, жалко — наверняка эта нежная горничная-миллионерша сама и завалила его! Ну ладно! По рюмочке — и спать. Завтра тяжёлый день — разбирать невероятные завалы в её сознании, что, похоже, не легче работы вальщика в Коми АССР.

Фужер — теперь фужер стоял на горизонте — полиловел.

— Мы должны — вы слышите — должны сделать этот фильм! — Луша порывисто прильнула ко мне. — Именем Анатолия!

Я оцепенел... «Анатолия»? Это Тохи, что ли? Уж это имя я шептал во снах значительно реже, чем другие!

Правда, Тоха в лирические минуты, которые у него совпадали с алкоголическими, говорил мне (не знаю, как другим): «Мы же шестидесятники — вместе начинали!» Помню, когда на самой заре свободы наше городское начальство разрешило самую первую выставку мазил-формалистов в Мраморном, оно одновременно и мудро приняло меры предосторожности: тех негодяев, что шли через площадь к подъезду — а их, надо отметить, были единицы — встречала шеренга румяных курсантов, в клешах, лишь чуть-чуть выпивших — по сто граммов, не больше. От их плюх апологеты абстракционизма скользили по гололёду — стоял здоровый матерок и хохоток.

— Вы хотя бы выставку посмотрели! — кричал, прикладывая к ушибам снег, первый в городе апологет формализма Фима Ципельсон.

Курсанты в ответ лишь ржали. После дежурства им полагался отгул — многие собирались в тот же Мраморный, но «ближе к телу» — тогда здесь клубились знаменитые танцы, и даже школьники знали, что девушки на этих танцах оставляют свои трусики в рукаве пальто. Так куда идти? Куда велит им этот чудак?

Так что Тоха не врал, что начинал с самого порога, не уточняя, правда, на какой стороне он стоял.

— А помнишь ту выставку? Да-а-а... — проникновенно говорил он, наполняя стакан.

Однажды он не без гордости сказал мне, что в шеренгу ту допускался отнюдь не каждый — там стояли отличники боевой и политической подготовки, желательно ещё и разрядники в каком-нибудь подходящем виде спорта: боксе или борьбе. Тоха был и тот и другой — природа щедро его наградила ухватистой силой. И его участие в тех исторических событиях отрицать глупо. Я и не отрицал. Встречаются ведь ветераны-противники, и горестно и сладко вспоминают «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они»? Любимое стихотворение Тохи — и, кстати, моё, хотя рубились мы за разное.

Несмотря на пристрастие к алкоголю, Тоха свою силу не растерял и на какой-то Олимпиаде (меня от этой показухи всегда тошнило) занял в боксе (или борьбе) почётное место. За эту скромную (но важную для нашей страны) победу на Тоху обрушился такой водопад привилегий, наград, поездок, должностей, что вряд ли и нормальный человек выдержал бы такое, не говоря о нём. Даже хватка армии оказалась бессильна: сначала ему ещё присваивали какие-то звания (нашли, чем удерживать!), потом перестали — и Тоха понёсся! Его вершина — членство в ЦК ВЛКСМ, затем — долгое пребывание в Африке на должности советника по спорту... Но это было уже падение по сравнению с ЦК. Что-то в этой стране (или до неё) Тоха натворил, стал ходить в рейсы, поскольку в душе моряк, потом вынырнул на небольшой, увы, глубине — начальником физической подготовки суперпоказательного пионерлагеря «Артём» — по мне, так это было очень неплохо, но Тоха, с которым я встретился и подружился в поселковой распивочной, рвал и метал.

— Эти суки за всё мне ответят! Покрывать их больше не хочу!

Посетители пивной слушали равнодушно: и без Тохиных откровений все знали, что творится за оградой, украшенной чугунными пионерскими галстуками. Рядом с ним притулилась Луша, которая, как декабристка, приехала за любимым в эту райскую глушь обыкновенной пионервожатой. В эти минуты она лишь скромно молчала, подпирая Тоху.

Но устои качались всё больше, и почти открыто стали говорить — а потом и писать! — о маленьком лагерном домике в долине, предназначенном для приёма делегаций. Сведения, поступавшие от Тохи, были не просто грязные (эка удивил!), но и необычные, невероятные!

— Чего они ко мне вяжутся? Я спортсмен! — вопил Тоха, но сочувствия в распивочной не вызывал, скорее, наоборот — нездоровую зависть.

В конце концов Тоха пошёл ва-банк, но как-то странно: в самую светлую ночь июня он был задержан с аквалангом в нейтральных водах. В резиновых изделиях в рюкзаке за спиной были запасы шоколада, воды, а также план и личный список погранзаставы — чего пограничники, его же кореша, простить не могли.

Но тут в аккурат (нет ничего удивительнее, чем история нашей страны!) устои окончательно рухнули, и Тоха внезапно предстал героем, давним борцом с тоталитарным режимом изнутри... его имя произносилось с придыханием... Луша цвела... И тогда-то он уже прочно наградил меня своей дружбой («вместе начинали!»).