Излишняя виртуозность - [38]

С затейливого своего подвига Тоха успел пожать немало плодов: новыми его друзьями, победителями в этой борьбе, он был сделан кандидатом технических наук (зачем-то) и назначен директором крупнейшего планетария, но проворовался... Провороваться в планетарии — это надо было уметь! Казалось бы, ну что там можно украсть? Ан нет! Сначала начали пропадать с небосклона малоизвестные и мало кому нужные планеты — Уран, Плутон... Сперва на это смотрели сквозь пальцы: всё-таки герой... но он, обнаглев окончательно, пропил Луну — символ девичьих грёз! Он опять вывернулся, уехал куда-то на Север (Север всегда у нас почему-то считался местом раскаяния и искупления). Я не сказал бы, что он особенно там раскаялся: завёл какой-то кооператив по разведению чертей. Потом, скрываясь от них, снова вынырнул в нашем городе и почему-то приник ко мне. Может, ему казалось, что дружба со мной послужит окончательным доказательством его невиновности? Во всяком случае, мне он достался в тяжёлом состоянии: как бы рабом мерзости и обмана и одновременно при этом как бы взметнувшимся ввысь, к звездам (следствие планетария). Если раньше он только пил, то теперь, вдобавок к этому, начал собирать художественные ценности. Я горячо советовал ему выбрать что-нибудь одно: не так будет тяжело, особенно окружающими, но он упорно настаивал именно на таком проявлении его души. Кто его приучил ещё и к художественным ценностям? Боюсь, что я.

Я запутался, запутался! — в полном упоении (это его устраивало) повторял Тоха.

Так распутайся! — советовал я. — Моральные изменения в отличие от физических не требуют никакого времени — за секунду могут произойти!

Краткость и простота рекомендаций, видно, оскорбили его — с тех пор наши отношения стали напрягаться. Чувствовалось, что разгул его души требует значительно большего, и я как мог — после этого разговора, чувствуя себя виновным, — старался его утешить.

— Рубашечки тут у тебя! — заглядывая в шкаф, злобно цедил он.

— Дать? — я рванулся к шкафу. — Или тебе больше нравится быть несчастным? Как?

Он не дал ответа, но рубашку взял. Потом в прихожей, уже надев дубленку, сказал, что вот именно такой коврик висел у него над колыбелькой, — пришлось отдать.

Он ушёл, но — я чувствовал — ненадолго. Вскоре мне пришлось вытаскивать этого падшего ангела (или взлетевшего дьявола?) из одной довольно грязной и запутанной истории, в которой оказались замешаны все слои нашего общества, причём с неожиданной стороны.

— Ничего! — поучительно мне сказал потом Тоха. — Зато будешь знать, как это теперь делается!

Век бы мне этого не знать!

Потом он являлся среди ночи:

— Я должен тебе все рассказать про моего отца!

— Не надо! — твёрдо сказал я. — С отцом твоим мы окончательно запутаемся!

— В общем, спроси там, — после паузы небрежно проговорил он. — Человек в жизни запутался, денег ни копья, жить негде. Узнай, может, кто заинтересуется.

Кто, по его мнению, должен был этим заинтересоваться?!

Он как бы вложил свою душу в мою руку без всякого на то согласия моей руки!

Вид между тем у него был весьма уверенный — длинные трусы, смелый взгляд. Скрываясь от чертей, он ещё пару лет прослужил легионером в Африке, наломал костей... кроме того, за время общения с чертями что-то необыкновенное — и непоправимое — произошло с его организмом. Может быть!.. Неожиданное подтверждение этой догадке я получил сейчас, буквально через несколько секунд после разговора с Лушей на палубе. Именем Тохи? Ну уж нет! Мне вполне хватало её одной!

— Поверь, наши отношения с ним были очень чистыми! — Она придвинулась.

— Врёт всё, сука! — вдруг раздался трубный голос со стороны моря.

Я привстал... Над горизонтом размером с тучу, подобно светящемуся ядерному грибу, зависла гигантская полупрозрачная голова Тохи, освещая мглу. По ней сверху вниз шли тусклые радужные волны. Глаза, как и обычно, у него были прищурены, рот распахнут — и рот этот, если бы захотел, мог спокойно засосать наш корабль. Но он, судя по его поведению, скорее, выплёвывал его — волна, похожая на плевок, настигла и накрыла нас. Мокрый, ошеломлённый, я смотрел туда. Голова Тохи хранила всё тот же пренебрежительно-обиженный вид.

— Врёт всё, сука! — снова гаркнула голова, и волна по-новой накрыла нас.

— Всё такой же сумасшедший! — чуть обиженно, но с оттенком восторга проговорила Луша. При свете гигантской головы мы поднялись со скамьи и вернулись в помещение. Я был потрясён, по мнению же Луши, произнесённого ею комментария было вполне достаточно. Ну, не знаю...

Мы оба дрожали — она, по-моему, не только от холода. Требовалось согреться — в зеркалах и тропических лопухах сверкал бар.

Мы выпили по стопке водки, и я слегка успокоился. Я наивно думал, что после явления говорящей головы ничего более ужасного быть не может.

Я поплыл в разгорячённом гвалте:

— У тебя окатыши?

— Пруток.

— Диаметр?

Мне вдруг показалось, что время сейчас такое же уютное, как и раньше, и жаркая обстановка вокруг напомнила период, когда я работал на заводе и мы устраивали такие же пьяные рейсы... Помню, была одна лаборанточка... на острове Валааме.

Сегодняшние «плавучие сейфы», взгромоздившиеся на крохотные сиденьица вдоль стойки бара, ничем, в сущности, не отличались от прежних мастеров, замначальников цехов — такие же мощные, потные, зевластые... Необыкновенно уверенные в своих возможностях, в своей хитрости, в своей «проходимости». И по части выпивки... думаю, равны. А все эти чужие слова: чартер, бартер, дилер, брокер, — которые смачно произносились вокруг, ничего из прежнего не меняли.