Изгнанники: Судьбы книг в мире капитала - [29]

В 1935 году в том же издательстве, что свидетельствует об определенном гражданском мужестве Кёппена, выходит его второй роман «Стена шатается», который вскоре также был запрещен. В 1939 году друзьям писателя Гансу Бреннеру и Максу Тау удается переиздать этот роман под названием «Долг». Играя на понятии долга как высшей прусской добродетели, столь часто превозносимой нацистами, и вводя тем самым в заблуждение цензуру, они преследовали не только практические цели — поддержать материально Кёппена, вернувшегося в 1938 году в Германию, но и стремились ознакомить немецкого читателя с произведением, направленным против гитлеровского режима. Читатели тех лет, рано научившиеся читать между строк, справедливо расценивали этот роман как смелую параболу, раскрывающую на материале внешне нейтральном жестокую повседневность фашистского террора. «Я был в ужасе от того, что происходило в Германии, и попытался изобразить в замаскированном виде этот ужас», — скажет впоследствии Кёппен.

Композиционно роман построен на противопоставлении двух миров — мифического государства на Балканах (читай: третий рейх) и Германии до и после первой мировой войны.

Главный герой романа, архитектор фон Зюде во время поездки на Балканы попадает в гущу борьбы прогрессивных сил против кровавого режима, царящего в некоей маленькой стране. «Ты знаешь, о чем шепчутся здесь за занавешенными окнами и плотно закрытыми дверями, когда обсуждают действия правителей и те бедствия, которые они приносят? — спрашивает фон Зюде его возлюбленная Орлога, активная противница деспотического режима. — Среди множества опасностей и угроз страшнейших пыток, тюрем и смертей молодость страны жертвует собой, чтобы освободить народ от ига угнетателей… И все-таки живее, чем их собственная жизнь, привкус крови на языке у каждого, когда они думают об убитых, расстрелянных и униженных».

«Привкус крови на языке» остался и у фон Зюде — в борьбе с поработителями своей страны погибает Орлога, любовью которой он так дорожил. Одинокий и внутренне сломленный фон Зюде, пытаясь найти утешение в слепом исполнении долга, служит архитектором в маленьком городке Восточной Пруссии. Но окружающая действительность неумолимо врывается в размеренную жизнь фон Зюде, втягивая его в водоворот начинающейся Ноябрьской революции 1918 г. Постепенно он приходит к убеждению, что слепое выполнение долга само по себе ничего не значит. Истинный долг заключается в том, чтобы спасти молодое поколение (племянника Герта, его друзей-рабочих) от надвигающегося фашизма.

Кёппен как писатель уже знает, что поражение Ноябрьской революции создало благоприятные условия для возникновения фашизма в Германии, а сейчас вместе со своим героем он может только с горечью констатировать: их поколение спасовало, не смогло исполнить свой высший долг — противостоять надвигающейся реакции.

Именно в этом ключе разрабатывал Кёппен тему «долга» в романе, и именно так он был понят современниками, о чем говорят, например, отзывы Г. Иеринга, Г. Гессе. Однако Раддац, в желании дискредитировать Кёппена, представить его чуть ли не тайным воздыхателем фашистов и поэтому якобы зло сетующим в своих послевоенных романах по поводу неудавшегося социально-политического эксперимента, намеренно игнорирует композиционную особенность романа и занимается передергиванием цитат.

Были предприняты и другие попытки «пересмотреть» творчество Кёппена. Так, например, журнал «Шпигель» разразился в январе 1983 года довольно развязной статьей одного из своих редакторов, профессионального скандалиста от литературы Кристиана Шультце-Герштайна против «культа Кёппена».

Автор статьи притворно недоумевает, разве Кёппен был подвергнут критикой остракизму за свои послевоенные романы? И приводит в качестве контрдовода положительные отзывы прессы ФРГ о первом послевоенном романе писателя «Голуби в траве» (1951), который, действительно, в основном был встречен благожелательно. Но Шультце-Герштайн почему-то умалчивает о том, что наиболее «прозорливые» из правых критиков уже тогда обратили внимание на то, что антифашизм молодого писателя не дань времени, а выражение его принципиальной гражданской позиции, и уже тогда обвинили Кёппена в предвзятости суждений о действительности тех лет.

«Голуби в траве» — роман-предупреждение об опасности возрождения фашизма и милитаризма в ФРГ — изображает западногерманское общество в преддверии так называемого «экономического чуда». Писатель уловил в атмосфере лихорадочного накопления материальных благ шаткость и неопределенность политического сознания в стране, когда достаточно появиться новому «фюреру» с подходящей экономической программой — и в стране опять возродится фашизм.

В 1953 году выходит роман Кёппена «Теплица», одно из немногих произведений литературы ФРГ, затрагивающих основы западногерманской государственности (боннская политика, парламент, партийные хитросплетения), что сразу же вызвало резкие отклики в прессе. Безуспешная попытка героя книги, депутата бундестага Феликса Кетенхейве, как-то противостоять планам правительства по ремилитаризации ФРГ заканчивается трагически. Кетенхейве кончает жизнь самоубийством. Но поражение героя оборачивается победой автора — Кёппену удалось точно назвать адреса тех лиц и группировок, которые заинтересованы в ремилитаризации ФРГ, в возрождении фашизма. Интересы монополий определяют политическую погоду в стране, а не партии и не бундестаг. Отсюда и гневная тирада одного из трубадуров «холодной войны» Клауса Харпрехта в газете «Крист унд Вельт», с пеной у рта доказывавшего своим читателям, что «лучше уж примириться с мыслью, что поле молодой современной немецкой литературы несколько десятилетий останется невозделанным, нежели видеть его злонамеренно использованным». Тогда же Эрнст фон Заломон, писатель, известный в прошлом своими профашистскими взглядами, попытался на страницах архиреакционной газеты «Вельт» сделать то же самое, что предпринял в «Шпигеле» Шультце-Герштайн, — приглушить социально-политическую сторону творчества Кёппена, заявив, что «Теплица» не направлена против политики Бонна, что эта книга «миролюбива и умиротворяюща». Так говорить о «Теплице» мог только человек, или не понявший, или не захотевший понять ее сути.