Изгнанник из Спарты - [163]

Языки пламени высоко взметнулись в ночное небо. И тогда отряды Анита и Аристона с двух концов ворвались в этот лагерь, раскинувшийся на Ахарнской равнине.

Один из воинов принес Аристону его шлем, нагрудник, ножны, наголенники, щит и помог ему вооружиться, поскольку он пробрался в лагерь в одном хитоне и с обнаженным мечом в руке. И в тот самый момент, когда он поднял меч над головой, давая сигнал к атаке, он услыхал отчаянное лошадиное ржание. Они заметались по лагерю с пылающими гривами и хвостами, крича, как роженицы, высокими пронзительными голосами, полными невыносимой боли.

Всадники и гоплиты выскакивали из горящих палаток, охваченные смятением, толком не проснувшись, без доспехов. Методично, безжалостно воины Фрасибула рубили их, как скот на бойне.

Аристон очутился лицом к лицу с молодым всадником, прекрасным, как небожитель. Лицо Аполлона, шея Ареса, плечи Геракла. Его первым побуждением было пощадить юношу, обезоружить его и отпустить. Но вскоре выяснилось, что это невозможно. Этот знатный молодой афинянин оказался первоклассным бойцом, одним из лучших, с кем ему когда-либо приходилось встречаться. Если не самым лучшим.

И Аристон хладнокровно и беспощадно расправился с ним. Он использовал все тот же старый как мир спартанский прием: с силой ударил щитом о щит противника, заставив его потерять равновесие, затем молниеносно полоснул мечом по верхней части бедра и, наконец, размашистым ударом снизу вверх вогнал клинок прекрасному юному всаднику прямо в горло.

Он стоял над поверженным врагом, глядя ему в лицо.

– Как твое имя, отважный воин? – спросил он.

– Ник… Ник… Никострат, – прошептал прекрасный юноша, и жизнь оставила его вместе с потоком крови, хлынувшей у него изо рта.

Никострат. Возлюбленный Крития. Аристон молча смотрел на безжизненное тело. Затем он тяжело вздохнул. Этот мальчик был все равно мертв. А использовать его труп для того, чтобы еще больше деморализовать Крития, значило спасти многие жизни.

И он наклонился над мертвым юношей с клинком в руке.

И когда Критий во главе афинского гарнизона лично прибыл для того, чтобы подобрать тела ста двадцати спартанских гоплитов и более шестидесяти олигархов, разбросанные не только в ахарнском лагере, но и на протяжении семи стадиев от него – настолько далеко продолжалось преследование и избиение олигархов и их лаконских союзников, – он обнаружил, что на лбу его возлюбленного острием меча вырезано кровавое изображение льва. Очевидцы говорили, что его вопль при виде этого потряс даже небесные чертоги богов.

Трудно сказать, стало ли именно это событие причиной его нового ужасного преступления. Но так или иначе, известия о нем вскоре достигли лагеря Фрасибула вместе с беженцами, потоком хлынувшими туда из Афин. Чуть менее половины этой новой группы беженцев составляли сами олигархи; они перешли на сторону своих врагов, потрясенные невиданным и неслыханным святотатством.

Ибо Критий захватил Элевсин, город, где проводились знаменитые мистерии, чтобы иметь убежище для себя и своей кровавой шайки на случай падения Афин. Элевсин был священным местом для всей Эллады, и до этого никто не смел покуситься на эту святыню. А когда жрецы и жители этого священного города стали протестовать против столь вопиющего беззакония, этот педераст с ледяным взглядом, не признающий ни богов, ни законов, хладнокровно перебил около трехсот человек.

Теперь у них была тысяча хорошо вооруженных воинов. Фрасибул призвал к себе двух своих лохагов. Он произнес только одно слово:

– Пирей?

– Да, стратег. Пирей! – отозвались Анит и Аристон. Той же ночью они двинулись на Пирей и заняли этот афинский порт. Сопротивления они не встретили. Тогда они встали в Пирее лагерем, зная, что олигархам все равно придется атаковать их. Другого выхода у Тридцати Тиранов просто не было.

В то утро Аристон увидел прорицателя Фрасибула, отрешенно сидевшего в стороне от остальных. Он подошел к провидцу, ибо захотел проверить его возможности.

– Так что же нас ожидает, мой добрый прорицатель? – спросил он. – Одержим ли мы победу?

– О да, – печально произнес провидец, – мы победим.

– Тогда почему же ты столь печален, о ясновидящий? – осведомился Аристон.

– Потому что завтра нить моей жизни оборвется, – заявил прорицатель. – Я должен погибнуть в этом сражении. Так пожелали боги. Мне нет спасения. Благородный Аристон, наш командующий прислушивается к твоим советам. Скажи ему, чтобы никто из наших воинов не вступал в бой, пока один из нас не погибнет. А затем он должен всеми силами ударить на врага – и победа будет нашей.

Та серьезность, с какой были произнесены эти слова, передалась и Аристону. Правду он говорил или нет, может ли вообще существовать такая вещь, как дар предвидения, – в любом случае этот человек несомненно верил в свои предсказания. Аристон пристально посмотрел на него. Затем, тоже будучи, в конце концов, сыном своего века, он положил руку на плечо провидца.

– Ну а я, великий прорицатель, – суждено ли мне завтра умереть? – спросил он.

И прорицатель, «читающий книгу судеб», ответил ему сразу, без колебаний и без того глубокомысленного кривля-ния, которым обычно пытаются произвести впечатление на легковерных: