Изгнанник из Спарты - [162]

– Нет, – коротко отрезал Фрасибул.

– Но почему? – спросил Аристон.

– Потому что ты погибнешь, а ты нужен мне живым, – заявил Фрасибул. – Твое присутствие вдохновляет моих людей.

Аристон поднял голову и взглянул на вершины гор. Он уже не мог их различить; они скрылись за пеленой облаков, опускавшихся все ниже. Его губы что-то прошептали.

– Что ты сказал? – спросил Фрасибул.

– Я произнес молитву, – отозвался Аристон, – обращенную к тени Еврипида…

– Поэта? – удивился Фрасибул.

– Да. Я просил его спустить бога на веревках, как он это делал в своих пьесах. Чтобы он совершил чудо, Фрасибул. Ибо только оно может нас спасти, – сказал Аристон.

И не успел он произнести эти слова, как первые огромные белые хлопья закружились в воздухе.

Снег шел всю ночь, не переставая ни на минуту. А утром, когда он прекратился, они увидели с крепостных стен безжизненные заснеженные склоны, лишенные каких-либо признаков присутствия человека. Снег и северный ветер сделали свое дело. Критий и его высокородные неженки бежали перед лицом стихии.

– Благодарю тебя, о бессмертный Еврипид, – сказал Аристон.

И вот теперь горы остались позади. Они лежали, затаившись, у самого лагеря олигархов. Аристон посмотрел на лица своих людей. На их глаза. Или, если точнее, на лица и глаза тех из них, кто был рядом – ибо теперь под его началом было более трехсот воинов. С другой стороны лагеря притаился Анит примерно с таким же по численности отрядом.

Ибо произошло чудо. Разумеется, вполне объяснимое. Случилась очень простая вещь: у побежденных всадников развязались языки. И будучи простыми смертными, они, естественно, не желали признаваться в том, что виновником их бесславного поражения стал всего-навсего один отважный копьеметатель при поддержке менее половины одной из двух эномотархий, бывших в распоряжении Фрасибула у филы. В их устах неизвестный воин превратился в великана, чья голова скрывалась в облаках. И этот сверхчеловек, этот колосс, метал в них копья сразу обеими руками одновременно. Ну а в самый последний момент, когда они уже одолевали его, готовы были разрубить его на куски, он вдруг хлопнул в ладоши, и загремел гром, и весь мир исчез под непроницаемым снежным покровом…

Прямым следствием этого бессовестного вранья и стало то, что войско Фрасибула насчитывало уже более семисот пятидесяти человек. Ибо стойкие демократы, до того не знавшие, куда им податься, теперь получили все необходимые им сведения. Более того, даже самые осторожные отбросили все сомнения после столь явной демонстрации благосклонности богов. И они, группами и поодиночке, устремились в Филы, а вместе с ними пришла и надежда, так что теперь, вглядываясь в лица своих соратников, Аристон видел в них нечто такое, что наполняло его сердце гордостью.

Они были подобны охотничьим псам на привязи, завидевшим кабана. Глаза их сверкали; губы растягивались в волчьем оскале. Да, теперь он мог на них положиться. На этот счет у него не было ни малейших сомнений. И в первую очередь он мог положиться на двух своих заместителей, Симонида и Гаоника. Они рвались в бой, как молодые львы. Ему с трудом удавалось сдерживать их пыл.

– Отцепите от пояса ножны, – прошептал он. – Оставьте их здесь. Щиты тоже. Ну что, готовы?

Они кивнули, мрачная решимость читалась на их лицах. Они моментально поняли смысл этого странного приказа. Ибо ножны имели обыкновение стучать о набедренники. Щиты же часто ударялись друг о друга, да к тому же шуршали, когда их протаскивали через кустарник. А задача перед ними стояла предельно простая: они должны были всего-навсего заколоть двух часовых по эту сторону лагеря олигархов, причем сделать это так быстро и тихо, чтобы те не успели ни поднять тревогу, ни даже издать предсмертный крик, который мог бы разбудить всадников, мирно спавших в своих палатках.

Ибо если те проснутся и успеют вскочить в седла, отряд Фрасибула будет обречен. Даже семьсот пятьдесят человек не имели никаких шансов в открытом бою против двух полных подразделений кавалерии, которые охваченный ужасом Критий направил против них.

Все свершилось на удивление легко. Даже эти двое часовых были застигнуты врасплох. Гаоник подкрался сзади и зажал ладонью рот одному из них, после чего Симонид прикончил его точным ударом меча. Аристон же просто сломал другому шею, использовав свое смертоносное искусство панкратиаста. Он стоял и смотрел на свою жертву и вдруг почувствовал, что горячая влажная пелена застилает ему глаза. Убитый им часовой был, в сущности, еще мальчиком – юным и прекрасным, как бог.

Они пробрались в лагерь в сопровождении десяти воинов, вооруженных лишь мечами. У каждого в руке был хорошо просмоленный факел, готовый вспыхнуть в мгновение ока. Симонид нес железную жаровню, полную раскаленных углей.

Аристон кивнул. Все десять факельщиков разом сунули свои факелы в жаровню. Тут же они рассыпались по лагерю, оставляя за собой огненный след. Прежде всего подбежали к конюшням, которые всадники соорудили из сосновых веток и хвороста, чтобы укрыть своих коней от ночного холода, подожгли их, затем запылали палатки всадников и сопровождавших их гоплитов.