Изгнанник - [19]

К тому же другая тревога овладела Гийомом: когда он докуривал последнюю трубку, примостив ноги на подставке для дров в камине, в комнату вошла госпожа Перье, затем подошла к лестнице, чтобы послушать, что происходило наверху, вернулась к Тремэну.

– Мне надо с вами поговорить, сударь,– произнесла она сдержанным тоном. – Я хотела бы знать, какие меры вы собираетесь принять в интересах здоровья госпожи?

Озабоченное выражение лица старой женщины еще больше, чем ее слова, встревожили Гийома.

– Вы считаете, что ее состояние здоровья требует особых мер?

– Вне всякого сомнения! Я знаю, – Мари мне сказала об этом, – что она хочет рожать здесь, и ответственность за роды будет лежать только на мне…

– И это вас тревожит?

– Даже больше! Силы у меня уже не те, что были и, кроме собственных, я даже никогда не присутствовала при родах.

Внезапно нахмурившись, Тремэн выбил свою трубку в камин, затем поднялся, чтобы положить ее на колпак над камином:

– Все же это не первая женщина, которая будет рожать здесь? Здесь должна быть по крайней мере повивальная бабка? Что касается врачей, я знаю…

– Есть одна в Порт-Бай… только это самая отъявленная сплетница, которую я знаю. На десять миль в округе нет более болтливого языка, чем ее.

– А!

– Кроме того… хотя госпожа и утверждает, что все пройдет наилучшим образом, потому что она отлично себя чувствует, я не уверена, что придерживаюсь того же мнения.

Действительно, казалось, что с самого приезда леди Тримэйн испытывала некоторое недомогание, которое трудно было приписать только лишь неудобствам, связанным с переездом по бурному морю.

– Я намеревался, – сказал Гийом, – отвезти ее в Шербург, но она не хочет. Не могу же я везти ее силой.

– Тем не менее это было бы разумно. Она так счастлива вас видеть, что забыла свои тревоги, но от этого они не перестают быть реальными, насколько я знаю. Возможно, я и ошибаюсь.

– Простого сомнения уже достаточно, и вы правильно сделали, что предупредили меня. Ваш сын вернулся?

– Уже давно!

– Скажите ему, что он мне опять понадобится. Мы уедем завтра утром до рассвета. Надеюсь, я смогу прислать человека, который в состоянии нам точно сказать, на что рассчитывать!

Мысль о решении проблемы только что родилась у Тремэна. Единственно возможная, чтобы сохранить секрет, который ни в коем случае не должен был достичь Тринадцати Ветров: если бы мадемуазель Леусуа согласилась заняться Мари-Дус, это было бы спасением, но ничто не гарантировало, что она согласится. Во всяком случае, это означало, что Гийом должен будет отложить в сторону свою гордость… Но сейчас он так боялся за Мари.

Задолго до рассвета они с Жилем Перье отправились в путь по дороге, ведущей на восток. В Валони Гийом остановился в трактире «Большой Турок», чтобы сытно поесть, в чем срочно нуждались оба всадника, и чтобы заказать дорожную карету, которая должна была на следующий день чуть свет отправиться в Сан-Васт и взять там старую мадемуазель. Жиль будет ждать ее на постоялом дворе и затем отвезет в Овеньеры. Оставалось узнать, согласится ли она…

Когда, ведя Али под уздцы, Гийом перешел через ров, живую изгородь из тамариска и толкнул, наконец, барьер, закрывающий вход в дом повитухи, у него осталась лишь видимость его замечательной уверенности в себе, возможно дерзкой. Мадемуазель Леусуа его, конечно, любила, но между этим и тем, чтобы принять не моргнув глазом его признание в наличии любовницы и будущего внебрачного ребенка, была большая пропасть!

В любом случае отступать было слишком поздно: старая мадемуазель была у себя, о чем свидетельствовала открытая дверь, через которую можно было слышать, как она отчитывает свою кошку Жирофле, виновную в том, что забросила охоту на мышей ради более соблазнительных чар большой миски простокваши. Появление Тремэна вполне естественно отразилось в заключительной части ее речи:

– Видишь, негодница, вот Гийом, который уже совсем готов отвезти тебя в Тринадцать Ветров. Он тебя запрет на конюшне, где тебе придется ловить мышей, если ты проголодаешься!

– Ну вот, Анн-Мари, хорошую же репутацию вы создаете моему дому! Клеманс, которая считает своим святым долгом, чтобы ни собаки, ни кошки там не чахли, была бы возмущена!

По-видимому, Жирофле не очень-то боялась гостя: влюбленно потершись о его пыльные сапоги, она прыгнула ему на руки, где ее рыжая масть смешно контрастировала с мощной яркой гривой цвета красного дерева этого надежного друга. Мадемуазель Леусуа рассмеялась, потом, посмотрев на Тремэна поверх очков в железной оправе, с которыми она больше не расставалась, спросила:

– Откуда ты такой явился, мой Гийом? Должно быть, ты прибыл издалека, ведь между твоим домом и моим нельзя собрать столько пыли?

– Я приехал с западного берега, и я… мне надо поговорить с вами об одном важном для меня деле… серьезном деле!

Она посмотрела на него внимательнее, отметив углубившиеся морщины на лбу и вокруг тонкого и жесткого рта. Мадемуазель Леусуа слишком хорошо знала Тремэна, чтобы не удивиться этому нерешительному, даже смущенному предисловию, но она не позволила себе никакого замечания, а только предложила: