Изгнанник - [125]

Разумеется, как-то раз неизбежный вопрос был задан:

– А почему вы тоже не на войне, папа?

Никакой язвительности в голосе не было. Просто недоумение, проистекающее из детской логики: битва – разве это не мужское занятие?

– Потому что твоя мама защищает идею, которую я не разделяю, и потому что я не согласен с ней в этом. С другой стороны, эта война идет сейчас повсюду, и каждый ведет ее на своем месте. Я охраняю дом и всех вас. И потом, ты предпочла бы разве, чтобы я уехал?

– Нет! О, нет!

С криком, который был больше похож на рыдания, Элизабет бросилась к отцу, и он поднял ее, чтобы крепче прижать к своей груди.

– Я не хочу, чтобы вы куда-нибудь уезжали, папочка! Больше никогда… никогда! Но все-таки я хотела бы знать, а мамочка когда-нибудь вернется?

– Вот это вопрос! Но я очень на это надеюсь!..

В этой твердо выраженной уверенности, безусловно, была, святая неправда! В глубине души Гийом вовсе не был так уверен, что он желает ее возвращения, в связи с чем возникло бы много проблем. По крайней мере в ближайшем будущем. Но что еще можно ответить на этот вопрошающий детский взгляд?..

В последние январские дни 1794 года полуостров почти постоянно был окутан густым, теплым туманом, словно, прикрыв таким образом землю, море и небо заключили союз, с тем чтобы оградить его от остальной части страны, охваченной эпидемией кровавого безумия. Туман был такой плотный, что отыскать дорогу было очень непросто, даже если хорошо ее знаешь.

Тем не менее упряжка, ехавшая по направлению в Ла Пернель, продвигалась вперед с удивительной уверенностью, как будто ведомая невидимой рукой через болота, поля, леса, через ручьи, реки и горы. Решиться на далекое путешествие в ту эпоху было сродни подвигу, так как в пути любое незнакомое лицо порождало у местных людей подозрительность и недоверие. Правду сказать, упряжка с виду была неказиста: старая коляска с потрепанным кожаным козырьком, который в некоторых местах был разорван и запачкан грязью; впряженная в коляску лошадь, с виду – деревенский тяжеловоз, и в самом деле была першеронской породы, и под ее грубой наружностью скрывалась необычайная сила.

Один из пассажиров, мужчина уже в летах, носил очки в железной оправе, на нем были большая круглая шляпа и темный коричневый плащ из драпа. Он не спеша правил лошадью. Тем, кто его останавливал, мужчина представлялся доктором, который следует из очень далеких мест, чтобы отвезти домой ребенка, серьезно заболевшего на ферме, где он работал. Тот, кто решался осмотреть коляску, в самом деле видел в глубине ее свернувшуюся на скамейке щуплую фигурку с золотистыми кудряшками, укрытую толстым одеялом по самый нос, на очень бледном лице которой проступали красные пятна. Слишком назойливым и любопытным проверяющим доктор доверительно сообщал, что болезнь заразна. После этого никто больше не приставал с лишними расспросами. Тем более что мужчина по первому требованию предъявлял документ, составленный на засаленной грязной бумаге, но зато с многочисленными подписями и печатями. Его пропускали быстро и без лишних проволочек, особенно в провинции, где не так уж много было тех, кто сумел бы прочитать этот загадочный документ.

Поэтому, когда наконец экипаж вынырнул из тумана невдалеке от конюшен Тринадцати Ветров, он был настолько похож на коляску-призрак из какой-нибудь старинной бретонской легенды или скандинавского сказания, что Дагэ сперва остановился в нерешительности, прежде чем отважиться к ней подойти (он даже перекрестился на всякий случай), но потом быстро опомнился, когда так называемый доктор снял очки, сдвинул на затылок шляпу и, вздохнув с огромным облегчением, сказал:

– Уф! Ну, наконец-то мы прибыли!.. Приветствую вас, Проспер Дагэ! Дома ли ваш хозяин?

– Месье бальи! – вскричал обескураженный конюх.– Неужели это вы приехали в таком экипаже?

– Да, это в самом деле я! Сейчас, сам понимаешь, не время для роскошных карет! Из самого Парижа я еду в таком виде! Ну так, месье Тремэн дома?

– Конечно, месье бальи! Я побегу предупредить его, а вы, если вас не затруднит, подъезжайте в коляске прямо к крыльцу. Потом я сам отвезу ее, а лошадь отведу на конюшню.

Он побежал скорее звонить в колокол, подвешенный под крышей конюшни и со стороны напоминавший фонарь, – раздался веселый звон, который, согласно принятому ранее условному знаку, соответствовал известию о дружественном визите. Тем временем Сэн-Совер подъехал к крыльцу и остановился как раз в тот момент, когда из дома вышел Тремэн. Вылезая из коляски, Сэн-Совер скорчился от боли, так как с трудом смог разогнуть свои затекшие ноги.

– О-хо-хо! Решительно, я совсем не гожусь для подобного транспорта. Если не считать палубы корабля, я бы с гораздо большим удовольствием предпочел бы путешествовать верхом на лошади! Какой долгий путь мы проделали! Но, слава Богу, теперь все позади…

– Как я счастлив снова вас видеть! – обрадовался Гийом.

Он спустился вниз, и двое мужчин крепко обнялись.

– Вы сказали «мы»? – заметил Гийом – Вы употребляете множественное число по отношению к себе как к «величеству»?

– Я употребляю множественное число по всем правилам грамматики. Впрочем, «величество» в данном случае тоже имеет право прозвучать…