Издалека долго - [4]

«Имя… наверное, как имя, — сказал пупс. — Но уж очень от него отчество… памятное».

Пупс вообще много всего непонятного говорил. И произносил слова странно: вроде и чисто по-русски, а не так, гласные глотал, где не надо, согласными то пришепетывал, то щелкал. А голос у него был глубокий, спокойный, немного усталый только. Говорил он не все время, а лишь когда Коля его в руках держал и сильно сжимал, чувствуя сквозь слои ваты жесткие грани своей волшебной пирамидки. Слышал пупс очень хорошо, даже шепот, а отвечал громко, но только для самого Коли. Когда он Мишку попросил ухо к пупсу приложить, тот вроде бы что-то услышал, но не слова, а треск непонятный.

Коля пупсу много всего рассказывал — про папу с мамой, про гимназию, про Дашку, про бабушку, про книжки. Пупс был очень умный и понимающий, никогда над Колей не смеялся, а всегда отвечал хорошее и умное.

«Нельзя детей бить, — например, говорил он Коле, когда тот ворчал, потирая седалище после отцовской порки за драку; эх, те шестиклассники подстерегли их таки в конце апреля, фуражку окончательно скособочили и тужурку порвали. — Вообще нельзя бить того, кто тебе ответить не может. Хотя это, конечно, доставляет удовольствие на каком-то низком уровне, но его стоит в себе давить, и чем раньше в жизни, тем лучше».

Когда у Коли был грипп и он лежал в постели, чуть не плача от слабости и одиночества, потому что доктор строго-настрого наказал маме к нему не заходить (беременным опасно), пупс рассказывал ему сказки, истории интересные, стихи читал. Жалко только, что все их выжгло из памяти страшным болезненным жаром: через неделю Коля ничего вспомнить не смог, только что-то про огненную гору, кольцо и черного властелина, а еще строчка в голове засела: «…свеча горела на столе, свеча горела».

Задач пупс за него не решал, но подсказывал, как именно думать, чтобы понятно стало, и слова и числа разложились в голове у Коли на формулы и дроби. А разобравшись, Коля внезапно так математику полюбил, что до конца мая весь задачник прошел, вечерами сам для себя задачи решал, как семечки их щелкал. И было у него чувство, будто он всю жизнь сиднем сидел, а теперь вдруг бегать научился — и его ум мчался с холма, радостно разбивая ветер, и трава ложилась под ноги, и дроби не громоздились больше унылыми закорючками, а описывали мир не хуже слов.

Вист качал головой и с каждой неделей все меньше к Коле придирался, к доске вызывал уважительно, а не как щенка, чтобы тыкать носом в лужу в прихожей.

Экзамен Коля сдал на «блестяще».

— Желтяков, — позвал его Виссарион Иванович в коридоре, когда Коля, в купленном наконец родителями парадном мундире из синего сукна, с серебряными галунами по воротнику, уже спешил на улицу, в июньскую петербургскую морось, в каникулы и свободу на целых два месяца.

Коля остановился, подошел к учителю. Тот смотрел исподлобья, чуть смущенно.

— Вы отлично справились, — сказал Вист. — Не ожидал от вас. Так держать, Желтяков. — И сунул ему небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу.

— Вам на лето пригодится, — сказал он. — Хороших каникул. Увидимся в августе.

Повернулся и пошел по гулкому коридору, отражаясь в натертом мастикой до блеска паркете, — высокий, чуть сутулый, с намечающейся лысиной, на которую были зачесаны полуседые волнистые волосы.

Коля открыл пакет. Там был задачник, тот самый, с которым Вист не расставался, из которого Коля в свое время украл страницу для черной магии. «Задачи повышенной сложности». Коля сглотнул подступивший к горлу комок и сжал в кармане мундира своего волшебного пупса.

— Я плохой человек, да? — спросил он.

«Нет, Коля, ты очень хороший мальчик», — ответил пупс, но голос у него был какой-то надтреснутый, больной, и Коля ему не очень поверил.

— Брат или сестра вам родится в августе, — сказал папа, усадив Колю с Дашей за стол. — Маме нездоровится, поэтому в этом году вы оба поедете к бабушке на все лето. Коля, ты можешь с собой кого-нибудь из класса пригласить, если у них нет других планов. Мишу или Сеню, чтобы не скучно вам было. Дарья, а ты должна пообещать слушаться бабушку все время.

Дашка пищала от восторга и обещала слушаться, и суп есть весь, даже гущу, и бабушке помогать по дому всячески, например пыль вытирать.

Коля долго мучился, кого же позвать из друзей, но решилось все само собой: Сенечка сказал, что его родители в Вену увозят, вроде бы там профессор нашелся, который болезни роста лечит. Они сидели втроем на бортике большой купальни против памятника Петру, день был жаркий, а Генинг, бледный от волнения, мокрым пальцем на досках рисовал мозг в разрезе и где может корениться проблема. Проведет доктор процедуру — и станет Сеня, как все, догонит ростом Колю с Мишкой. Потом перегонит. И мамка будет причитать, что брюк и ботинок не напасешься.

— Не будет, — сказал Коля.

— Конечно, не будет, — признал Сенечка. — Это я так, для красного словца.

Купальня была большим плотом на Неве с кабинками по периметру и огромным решетчатым ящиком в вырезанной середине. Сеня с Колей в нем плавали, а Мишка считался хорошим пловцом, его выпускали через маленькую дверь наружу, он бросался в воду, оплывал купальню широким кругом, возвращался, потягивался.