Потом лежит в гробу, торжественен и пышен,
Потустороннею загадкою возвышен.
Вам ясность издревле казалась суетой.
Стань ясным всё для вас, вы б заселили землю
Бездушной скукою, но пагубный застой,
Как тесто, возмущен закваскою святой!
Смотрю на блеск очей, речам надежды внемлю:
Как у нее основы непрочны!
Величья вашего источники темны.
Тончайшие умы, себя не понимая,
Подолгу ждут, пока тоска глухонемая
Им не вручит любви лучистые дары:
Пучины полночи к настойчивым щедры.
Из чуждой тишины — к стихам стезя прямая.
Откройте же в себе темнот моих миры!
Из вас я извлекла неясность, что терзает
Любого, кто извне увидеть не дерзает
К душевным пропастям предсмертную тропу, —
Там Парка мыслью осязает
Мечтательную скорлупу.
Любите же меня! "Черна я, но красива"[6]. —
Так в Песне Песней нестыдливо
Клялась влюбленная в монарха своего.
Я не кумир, не божество.
Поэма трудная, за тайну не в ответе.
Закройте книгу, разорвите сети.
Так очевидны строки эти,
Что видишь в них себя и больше ничего."
О соблаговоли, Лаура, в этот серый
Дождливый день, когда для нас пустеют скверы,
И к моему плечу надушенной щекой
Ты прижимаешься, а взор твой колдовской
Блуждает в небесах, не замечая блеска
Необойденных луж, не различая плеска...
О соблаговоли спуститься с высоты
Подумай, что сейчас наговорила ты!
В рассветной тишине протяжный скрип лопаты!..
Проснулся, а в окне — отбеленные скаты.
Слепящий этот снег как будто ждал меня,
Он в комнату проник холодным блеском дня,
Невинной белизной равнин обледенелых,
Пустых, пугающих! Ах, сколько хлопьев белых
Нападало, пока я странствовал вдали
От заколдованной невидимой земли,
Чей выросший простор бесшумно слился с небом.
Приметы милые полночным стерты снегом.
Кругом безгласная, безликая страна,
Но кровля красная по-прежнему видна,
И жизнь приютная в безмолвье различима
По струйке теплого обыденного дыма.
