Избранные произведения - [54]

— Эта сложная действительность обогатит литературу новыми темами и новым жизненным опытом, — говорит Дино, глядя прямо в ставшие серо-стальными от ненависти глаза Маниньо, и слова его отдаются эхом в мгновенно наступившей тишине.

Ты знаешь, Майш Вельо, эту распространенную у нас игру в политику, типа канасты. По-твоему, рискованная игра? Не спорю. Однако те, кто идет на риск, часто выигрывают. Можно долгое время быть в проигрыше, а потом вдруг отыграться. И выбранная тобой масть защищает тебя, Майш Вельо. Поверь мне, она придает тебе определенность, по крайней мере тебе никогда не выпадет пустой номер. Сегодня проигрываю я! А завтра, возможно, они?! Нужно только вести свою игру, учитывая ходы противника. Да, завтра я отправляюсь на войну, убивать или умирать, и никто больше меня не желает, чтобы эта война поскорее кончилась. Это опасная игра, зато честная, ибо условия и возможности для всех равны. И это уже первое завоевание, какое дает им мое участие в войне, это наше первое сближение на равных, ведь нас ничто не связывает, кроме смерти — я буду ее виновником, если увижу врага первым, или он, если заметит меня раньше. Ты смотришь на мою форму? По-твоему, у меня не хватит смелости сбросить ее и отказаться воевать, как вы тут рассказывали про этих парней из Алжира? Но я знаю то, о чем ты даже не подозреваешь: просто дезертировать — это своего рода отвлеченная идея, абстракция и тому подобное. Поверь мне, Майш Вельо, куда труднее облачиться сейчас в маскировочную форму и отправиться к Марикоте, провести с ней последнюю ночь, с ней, а не с Рут, ведь та будет холодна как лед: любящие женщины чувствуют дыхание смерти, а Марикота будет щедро, как всегда, расточать мне свои ласки; каждый убитый мною в бою партизан может оказаться ее братом, Кибиакой, но она будет плакать потому, что я иду на войну, а не потому, что я могу убить ее брата. Она тоже знает, все женщины знают, что любовь и жизнь — две смертельные игры, что если ее брат увидит меня — о Кибиака, друг нашего детства, прыгай скорей и давай выпустим из клеток птиц гунгастро! — со своего дерева, то его рука не дрогнет, когда он прицелится в меня из карабина убитого им плантатора, и он не дрогнет, и я не дрогну, если замечу его первым, и наведу на него мой пистолет-автомат, и с легким сердцем увижу, как он упадет с дерева в высокую и мягкую траву нашего детства. Я не стану шарить по его карманам, не буду стремиться его спасти, чтобы потом он погиб под пытками, когда его постараются заставить сказать то, чего он не скажет. Кибиака навеки останется или остался в залитой гудроном траве бывшего муссека Макулузу, где мы, дети этого муссека, изнемогая от боли и усталости, дрались до победного конца, и вот мы направляемся, все еще грязные после драки, к матушке Нгонго купить у нее сластей микондо и кикуэрру. Понимаешь, Майш Вельо, это и в самом деле очень трудно сделать, и я должен себя преодолеть. Трава Макулузу высохла под гудроном, а мы стали взрослыми. И пока мы не сможем понять один другого, нам придется убивать друг друга. Это закон нашей жизни, тягостный долг и в то же время смысл нашего существования, единственная форма, какую я могу ему придать, ибо я стою сейчас перед выбором — убивать или быть убитым в бою.

Я знаю, что ты понимаешь, но не принимаешь, где уж тебе догадаться, что́ для меня значит спокойно спать рядом с Марикотой и видеть, что она знает и принимает мое решение убивать или быть убитым. По-твоему, мы ведем несправедливую войну, Майш Вельо. Только скажи мне, что я могу сделать, чтобы уничтожить несправедливость? Или докажи свою правоту, докажи, что выбор пути, о котором мы непрестанно спорили столько времени, сделан тобой правильно. Возьми винтовку и иди сражаться на стороне брата Марикоты, убей меня. Ну так что же, Майш Вельо? Ты читаешь Маркса и ешь жареную треску, не так ли? Ты не спишь с негритянками и мулатками — хорошо, что невестка у тебя мулатка, я за нее спокоен… — из уважения к ним. Подумай хорошенько, Майш Вельо! Ты запутался в противоречиях: из уважения к ним ты отказываешь этим женщинам в человечности, любовь — нехитрая штука, однако именно в ней люди раскрываются с самой неожиданной стороны, только в любви можно общаться, учиться, узнавать… Я, конечно, шучу, но, понимаешь, у меня тяжело на сердце, оно переполнено горечью. Раздавай направо и налево свои агитки, а я буду убивать негров, Майш Вельо! И я знаю, что они скажут тебе то же самое: «Раздавай направо и налево свои агитки, а я буду убивать белых!»

Видишь ли, Майш Вельо, я ненавижу войну не меньше, чем ты. Но существует лишь один способ покончить с ней, с этой проклятой войной, которой мы оба с тобой не хотим: довести ее как можно быстрее до конца, истощить, израсходовать ее всю, уничтожить.

Только потому, что ты прав, я прав тоже.

Я выхожу на Церковную набережную, но почему-то не чувствую запаха моря. Хочется вдохнуть полной грудью соленый морской воздух, но я не могу, ничего не выходит, этому мешают белые цветы у меня в руках, темный костюм, одолженный у приятеля, и галстук. Одетому невозможно ощутить близость моря, запах его чувствуешь только обнаженным, всей кожей.